Свидетельские показания слушались в течение трех недель, и
День благодарения прошел почти незамеченным. Алекс и Брок ели индейку у него в
квартире, а Сэм и Аннабел — в «Карлайле». Настроение у Сэма было далеко не
праздничным. Алекс не могла забыть, как в прошлом году ее плохое самочувствие в
этот день стало последней каплей, которая переполнила чашу, и Сэм пришел в
неистовство из-за ее недомогания. А Сэм вспоминал о том, что именно в этот день
из-за домашних неприятностей его просто швырнуло в объятия Дафны. Ему как
никогда хотелось повернуть стрелки часов назад.
На следующее утро после Дня благодарения он появился в зале
суда в элегантном темном костюме, видный и высокий.
Зная, как тяжело ему дается этот процесс, как он беспокоится
о его исходе, Алекс спросила его, как дела. На карту было поставлено очень
многое — практически все его будущее, по крайней мере два десятилетия его
жизни. Мысль об этом приводила его в дрожь.
— Спасибо, что ты пришла, — прошептал он.
Алекс кивнула. Она видела в его глазах тревогу, но он
казался готовым вынести все, что ему предстоит. Сэму уже было известно, что в
случае признания его виновным ему предоставят тридцать дней на то, чтобы
устроить свои дела, прежде чем отправиться в тюрьму. Это означало, что он сядет
после Рождества. Эта мысль грызла его, когда судья призывал к порядку в зале
суда.
Окончание процесса пришлось на середину декабря. Сэм давал
показания, и его свидетельство показалось всем эмоциональным и очень
трогательным. Один или два раза, когда его переполняли эмоции, ему приходилось
останавливаться. Журналисты строчили в своих блокнотах, а Алекс слушала и
понимала, что она ему верит. Она знала, каким кошмарным это время было для них
обоих, помнила, что и он, и она были явно не в себе. Его роман с Дафной,
конечно же, мог далеко не лучшим образом подействовать на присяжных. Алекс была
удивлена тому, с каким бесстрастием она выслушивала все подробности. Дело было
на редкость интересным, но она не позволяла себе думать, что Сэм может
отправиться в тюрьму. Она даже не разрешала себе вспоминать о том, что когда-то
она его любила. Это было бы слишком больно.
После этого к присяжным обратились четыре адвоката. Их
выступления были достаточно проникновенными, а речь Филипа показалась Алекс
весьма четкой и сильной с точки зрения фактов. В ней подчеркивались
произнесенные Сэмом слова о том, что болезнь жены и собственная глупость
ослабили его бдительность, заставив его считать вполне приемлемым нечто
отвратительное и недопустимое с точки зрения закона. Основным аргументом было
то, что он не знал о махинациях своих партнеров. Сознательно он никого не
обокрал и не участвовал в происходящем. Короче говоря, он не был их сообщником.
Суд прервал слушания на пять дней, чтобы вынести решение,
еще раз обработав все свидетельские показания и фактические данные. Наконец
настал последний день процесса. Сэм и его бывшие партнеры были бледны как
бумага; их попросили встать, когда появился суд. Алекс заметила, что Саймон
пытался изображать презрение, но на это никто не купился — его лицо тоже было
белым. Подобно остальным, он был смертельно напуган; впрочем, Алекс было жалко
только Сэма. И бедную маленькую Аннабел. Что будет, если ее папа попадет в
тюрьму? Кто-то из ее друзей по садику уже сказал ей об этом, и Сэм с Алекс
пытались как-то объяснить ей, что происходит, но все было тщетно. Оставалось
только надеяться на присяжных.
Старшиной присяжных была женщина, которая зачитывала
вердикты ясно, громко и четко. Она начала с Тома, перечислив все его тринадцать
обвинений, и после каждого из них она произносила единственное слово. Виновен.
Виновен. Виновен. Казалось, это будет продолжаться вечно. То же повторилось с
Ларри и Саймоном. В зале суда стало очень шумно, скамьи для прессы бурлили, и
судье даже пришлось изо всех сил стучать своим молотком, призывая всех к порядку.
Настала очередь Сэма. Что касается всех обвинений в
растратах и хищениях, он был признан невиновным, но по мошенничеству и сокрытию
мошенничества вердикт был иной.
Алекс приросла к своему месту, слушая приговор. Сэм стоял
очень тихо и слушал слова судьи о том, что им всем нужно снова предстать перед
судом через тридцать дней для вынесения приговора. Сейчас их освобождали на
поруки, под залог в пятьсот тысяч долларов, что означало долговую облигацию в
пятьдесят тысяч, о которой Сэм позаботился, как только его привлекли к
ответственности. Подсудимым напомнили о том, что они не должны покидать штат и
страну. Стукнув молотком, судья распустил присяжных, и в зале поднялся
настоящий гвалт. Защелкали вспышки, и Алекс с трудом пробилась к тому месту,
где рядом с Филипом стоял ее муж.
Сэм выглядел так, как будто его оглушили. В глазах его
застыли слезы. Жены Ларри и Тома рыдали в открытую, но Алекс не стала с ними
разговаривать. Саймон ушел из зала суда вместе со своим адвокатом почти сразу
же после финального удара молотка.
— Мне так жаль, Сэм, — сказала она тихо, так,
чтобы ее слова слышал только он. В это время кто-то уже фотографировал их.
— Пойдем отсюда, — жалобно сказал Сэм.
Алекс наклонилась к Филипу и спросила, не хочет ли он
поговорить со своим клиентом, но тот отрицательно покачал головой. Он был очень
разочарован вердиктом суда присяжных. Конечно, их усилиями наказание было
значительно смягчено, но все равно Сэма ждала тюрьма.
Алекс шла за Сэмом, пробиваясь сквозь ряды бесконечных
фоторепортеров. В конце концов они вырвались наружу и сели в такси.
— Как ты? — спросила она.
Сэм выглядел ужасно, и Алекс даже испугалась, не будет ли у
него сердечного приступа или паралича. В пятьдесят лет можно было ожидать
всего, хотя Сэм отличался неплохим здоровьем.
— Не знаю. Я словно в оцепенении. Этого можно было
ожидать, но я… Поедем в «Карлайл».
Но около гостиницы их ждали журналисты. Подъехав к зданию со
стороны Мэдисон-авеню, они быстро скрылись в дверях, и Сэм попросил Алекс
подняться к нему на несколько минут. Оказавшись в номере, он заказал напитки
обоим — скотч для него и кофе для Алекс. Она почти не пила спиртного.
— Я не знаю, что тебе сказать, — после долгого
молчания наконец вымолвила Алекс. Внутри нее бушевали чувства — скорбь по Сэму
и жалость к Аннабел, которая не будет общаться с родным отцом в течение
двадцати или более лет. Это было невозможно себе представить.
Впрочем, она понимала, что им всем не остается ничего
другого, как смириться с этим, хотя период до начала заключения обещал быть
тяжелым.
— Что я могу для тебя сделать? — сознавая свою
беспомощность, спросила Алекс. Такие же ощущения она испытывала, когда у нее
был рак. И точно так же ничего было нельзя изменить.
— Береги Аннабел, — сказал Сэм и разразился
рыданиями.
Он долго сидел, закрыв лицо руками и всхлипывая.
Алекс тихо подошла к нему и обняла за плечи. Когда принесли
их напитки, Алекс расписалась за них в счете и сама ввезла тележку. Сэм с
благодарностью взял свой скотч и извинился перед ней за то, что потерял
самообладание.
