— Угу, — вздыхала я, не желая делиться реальным положением вещей.
А смысл? Начнут кудахтать, переживать. Ленке волноваться противопоказано (иначе окажется на соседней койке), а Вику не хочу грузить такими подробностями. Она слишком впечатлительная.
— Какой кошмар, — ахали девочки в один голос. — Как же так, Илона? Совсем себя не щадишь! Ужас! Выздоравливай скорее. Мы очень за тебя переживаем.
Я кивала им точно китайский болванчик. Монотонно, медленно. А про себя думала: «Отвалите. Просто отстаньте и не лезьте ко мне со своей жалостью». Иначе расклеюсь, разрыдаюсь. Окончательно сломаюсь.
Но мне нельзя. Я должна оставаться сильной ради того крохотного чуда, что потихоньку осваивалось в моем животе. Легонько крутилось. Почти неощутимо двигалось, напоминая о своем присутствии.
— Почему ты не переведешься в платную клинику? — поинтересовалась Ленка в одно из посещений. — Видно же, что тебя прямо вымораживает здесь находиться.
— А смысл? — лениво отозвалась я. — Врачи нормальные, а к условиям я любым привычна. Меньше всего меня пугает расколотый унитаз или храпящая соседка.
— Ну а еда? Тут же свихнуться можно — поддакнула Вика, которая считала, что стерпеть можно что угодно, кроме голодания.
— А что еда? Скину лишние килограммы, которые наела на булочках, — вздохнула я.
На самом деле, мне не хотелось совершать лишних телодвижений. Куда-то ехать, переводиться, объясняться. Пролечусь положенное время и надолго забуду про больницы. Пусть откладывается в памяти, что сюда лучше не попадать повторно.
На третьи сутки безделья в палату вошла медсестра и поманила меня пальцем.
— Илона, к вам супруг.
— Кто?.. — переспросила я обескураженно.
— Выйдите и узнаете, — закатила глаза медсестра, хлопнула на прощание дверью.
Мол, какие глупые беременные женщины: пристают с тупыми вопросами, про мужей собственных забывают.
Странно. Во-первых, приемные часы давно кончились, а в вечернее время охрана коршунами следит, чтобы никто посторонний не проник внутрь отделения. Во-вторых, откуда у меня нарисовался супруг, если даже мужчины-то не имеется?
Я пожала плечами и вышла в холл, гонимая неясным предчувствием. Что-то подсказывало: сегодняшний вечер станет началом чего-то нового. Осталось понять, чего конкретно? Опасаться мне или радоваться?
Может быть, пока не поздно, рвануть в окно и сигануть со второго этажа? Только бы не связываться с непонятными мужьями и последствиями, в которые они могут завести.
О нет!
Этого человека я надеялась увидеть меньше всего и одновременно мечтала о встрече с ним долгими бессонными ночами. На старой расшатанной скамье сидел, опустив голову, Илья. Челка падала ему на лицо, пальцы были сложены в замок. Он нервно постукивал ногой. Волнуется, что ли?..
Хм, а что он, собственно, тут забыл?! Когда успел вернуться из Праги, откуда узнал, где меня искать?! Ещё и мужем представился! Кошмар какой!
— Ляля. — Я застыла напротив, скрестила руки над животом. — Как ты тут оказался?
Он поднял на меня лицо, и я рассмотрела впалые щеки и темно-синие, почти черные синяки под глазами. Уставший, какой-то замученный, будто мчался сюда на собаках. Разве он не должен наслаждаться грудастыми пражскими красотками?
— Приехал сразу же, как Вика написала, что ты на сохранении. Арефьева, не важно, что между нами происходило раньше.
В смысле, не важно?! У меня аж дыхание перехватило от негодования. Зря я его, что ли, связывала? Зря гнала от себя поганой метлой в надежде, что никогда больше не услышу этого голоса с хрипотцой?
— Вообще-то важно. — Я топнула ногой. — Ты сам просил не лезть в твою жизнь. Я уговор сдержала, а ты…
— Вика прислала мне фотографию нашей дочери, — перебил Илья дрогнувшим голосом. — Значит, Екатерина Ильинична?..
Я витиевато ругнулась. Вот предательница! То есть я ей по секрету отправляю снимки с исследований, а она их рассылает кому попало, не спросив разрешения!
— Не факт, что Ильинична. Просто люблю всякие необычные отчества. Как тебе Аристарховна? Модестовна? — отшутилась я, присаживаясь на расстоянии вытянутой руки от него.
— Неплохо. Но Ильинична нравится сильнее, — произнес Ларионов, положив ладонь на мой живот.
Ребенок внутри радостно пихнулся, но я вывернулась быстрее, чем Илья что-либо почувствовал. Поплотнее прикрылась халатом, не позволяя ему лезть в мою душу со своими приторными нежностями.
Пусть он уходит. Проваливает в Европу. Прочь из моей жизни. Потому что от железной леди Илоны Арефьевой осталось лишь блеклое напоминание. Я слабая и жалкая. Толстая. Некрасивая. Плаксивая беременная баба.
Илья и сам, кажется, был не рад увиденному, потому что разглядывал меня очень уж пристально, всматривался в глаза и всё никак не решался задать вопрос.
— Или спрашивай, или вали на все четыре стороны.
— Что произошло? — Его голос надломился. — Вика рассказала, что ты сильно перенервничала. Неужели язву-Арефьеву может подбить какая-то нервозность?
Вот интересно: Лаптева хоть о чем-нибудь умолчала? Не удивлюсь, если она растрепала Ларионову все подробности моей жизни, вплоть до результатов анализов и того, сколько килограмм я набрала за этот месяц.
— Может, — буркнула я, теребя меж пальцев краешек халата. — Ты только ради этого сюда ехал? Мог бы ограничиться смс-сообщением. Как тебя вообще впустили в больницу?
Илья без лишних слов фыркнул. Впрочем, я и сама догадывалась, что за лишнюю тысячу рублей медсестры готовы нарушить любые запреты и допустить в отделение сомнительного незнакомца, даже не проверив, а муж ли он мне или просто какой-то сумасшедший!
— Всё с тобой ясно. Посещение окончено, до свидания.
Я поднялась и, не оборачиваясь, направилась к палате. Лопатки жег внимательный мужской взгляд.
— Арефьева! — донеслось мне вдогонку. — Не надейся, так просто ты от меня не избавишься. Ты ведь сама знаешь, что наш договор юридически ничтожен. И если я захочу предъявить права на ребенка — тебя не поддержит никакой суд. Но я чту наше соглашение, поэтому…
— Поэтому что? Понадобится ещё полмиллиона, чтобы ты свалил? — плюнула через плечо. — Увы, стратегические запасы кончились. Ляля, исчезни, прошу тебя по-человечески. Договорились?
Он не ответил, а я не стала повторять.
Уже на подходе к палате появилось смутное подозрение: Ларионов непременно вернется, вновь лишит меня сна, нарушит мой покой. Ворвется бурным вихрем в мой размеренный быт, и я вновь запутаюсь в его паутине.
Почему эта мысль заставила моё сердце забиться чаще? Впервые за несколько мучительных дней на моих губах появилась улыбка.
Глава 4
К сожалению, Илья не смог возненавидеть Илону. Он пытался. Всякий раз, когда накатывали воспоминания об их встречах, напоминал себе, как она ему противна. Женщина-наваждение. Женщина-издевка.
