Загорается красный.
В веренице немногочисленных автомобилей взгляд выхватывает яркое жёлтое пятно – курьер на велосипеде, облачённый в плотный длинный дождевик. Редкие прохожие вдруг начинают суетиться: те кому, безусловно, повезло больше прячутся под зонтами, а те чьё везение или же элементарная предусмотрительность оказались ниже положенного прикрывают головы кто пакетами, кто сумками, кто просто натягивает кофты или лёгкие куртки. Иные же прячутся под навесами небольших магазинчиков.
Лишь спустя долгие секунды до меня доходит, что начался ливень. Хаотичная стена воды окрашивает всё вокруг серыми тонами – невысокие старинные здания; широкий ещё мгновение назад насыщенно-зелёный газон, разделяющий проспект на две части; советский трамвай грязно-красного оттенка, остановившийся на перекрёстке в гуще безликих машин.
Светофор на той стороне улицы, наконец, загорается зелёным, и я неторопливым шагом иду в никуда.
5
«– Одумайся, Артём! Если ты действительно знаешь, чьих это рук дело – напиши заявление. Я лично за него возьмусь… – дядя Валера не успевает закончить. Его обрывает грубый и демонстративный смех моего брата. Меня пугает этот смех и тон, с которым он говорит затем… Я едва узнаю в нём родного человека:
– Ты идиот, если действительно считаешь, что с помощью закона этим мразям хоть что-то можно сделать!
– Артём, – строгое. – Тише. Леру разбудишь…
Сжимаюсь комочком, будто лишь одно упоминание моего имени может выдать сам факт того, что, на самом деле, я уже давно не сплю. Я слушаю. Внимательно и осторожно. Мне не понятны многие моменты диалога, но зато я понимаю, что речь идёт о родителях, о Лизе и что Артём всё ещё ищет виновных.
Но почему он так резок с дядей Валерой? Он ведь наш друг. Друг нашего отца, нашей семьи. А ещё мне непонятно почему он вдруг не доверяет полиции?
– Пока ты там будешь заполнять свои бумажки и вести расследование, которое, понятно же, растянется на месяцы, а то и годы… – брат делает паузу, после чего голос становится едва слышным: – Они будут продолжать убивать. Будут продолжать калечить чужие жизни. Безнаказанно. Без страха за свои собственные. Не работают законы в этой стране, дядь Валер. Не работают. От этих сволочей можно избавиться только их же методами.
– Не все менты продажные, Артём.
– Да… не все, но и тех достаточно.
Голоса вновь стихают, но ненадолго.
– Ты что, правда, собрался охотиться на них? Или какой у тебя план, Артём? Что ты можешь против них в одиночку? Да они поймают тебя раньше!
– У меня вариантов немного… – эта фраза звучит настолько обречённо, с такой безумной горечью и болью, что на глазах невольно наворачиваются слёзы. Я почти не понимаю что за кошмарные вещи обсуждают два самых близких и самых дорогих из оставшихся мне людей, но будто нутром чувствую – это что-то плохое… Очень плохое.
– Ну тогда о Лерке хотя бы подумай. Ей всего пятнадцать! Если тебя грохнут, она останется сиротой. Такой жизни ты хочешь для сестры?
По телу бегут неприятные мурашки, и страх сковывает горло металлическими цепями. Душит. Ответа нет очень долго. И когда мне кажется, что я его так и не услышу, брат тихо произносит:
– Нет. Не хочу… – и снова пауза. – Но не я это начал, дядь Валер. И по-хорошему её жизнь уже напоминает ад… как и моя».
6
Окрестности окутывает густое тягучее безмолвие вперемешку с далеко не летней прохладой и липкой промозглой сыростью. Там и тут, со всех сторон окружают высокие, будто вековые ели и сосны. А над головой угрюмое клубящееся серыми тучами небо отбрасывает глубокие тени, пряча за своим массивом яркий солнечный свет. Кажется, что его здесь и не бывало вовсе. Никогда.
Здесь не слышно птиц, насекомых или какой-то иной живности. Единственные кто осмеливаются нарушать тишину этого места – люди. Обычные прохожие – безликие, погружённые в свои глубочайшие мысли и, как правило, безмолвные. Здесь не принято много говорить. Разве что только… плакать.
Кладбище, наверное, не самое лучшее место, куда стоит отправляться в ливень, но ничего лучше я придумать не смогла. Повезло, что за время пока добиралась, дождь закончился. Хотя это маленькое обстоятельство едва ли можно назвать везением. Если только с большой натяжкой.
Холодно. Мокрая одежда неприятно липнет к коже, покрытой мурашками. Плотнее запахиваю плащ, обхватываю себя ладонями за плечи, пытаясь унять дрожь. Сжимаю челюсти, чтобы не колотились друг об друга. Лучше не становится, но и уходить в то же время совершенно не хочется. После встречи с Виктором моя комната в коммуналке, должно быть, самое последнее место, где я хотела бы сейчас оказаться. И раз уж меня лишили работы, а та, что её заменила ещё неизвестно, куда в итоге приведёт – могилы родителей и брата показались мне самым гостеприимным местом в целом мире.
Они смотрят на меня с чёрных гранитных плит с искусственными улыбками на серых лицах и странным немым укором в глазах.
Когда-то я и предположить бы не осмелилась, что буду вот так вот стоять среди бесчисленного количества могил и смотреть на надгробия самых близких и самых дорогих мне людей. Что простая обыденность и человеческая теплота могут стать для меня настоящей роскошью. В те далёкие дни всё воспринималось иначе, казалось привычным и, возможно, даже незыблемым, как сама суть мироздания.
Ложь…
В мире нет ничего, что не имело бы своего завершения. Ожидаемого, радостного или же драматического.
В этом мне ещё только предстояло убедиться. Мне – обычному подростку, никогда не задумывавшемуся о чём-то подобном. В меру жизнерадостному, в меру капризному, в меру любимому. Со своими подростковыми мечтами, планами, юношескими и такими бессмысленными переживаниями. Тогда я и помыслить не могла, что один единственный день разделит мою жизнь на «до» и «после». Что есть силы способные с лёгкостью превращать чужие жизни в настоящее пепелище, угли которого будут тлеть ещё долгие-долгие годы, доставляя невыносимые муки, агонию, продлевая этот один большой и бесконечный кошмар.
Прошло немногим больше девяти лет, а на пепелище том всё по-прежнему. Лишь воспоминания с годами затираются сильнее, становятся бледнее, оставляя после себя голые эмоции и пепельный привкус во рту. Горечь от осознания, что мой родной брат, мой любимый драгоценный братик оказался хладнокровным убийцей.
Мне до сих пор не верится, что в нём нашлось достаточно жестокости, чтобы убить собственного отца, а затем мать и невесту.
Почему в этом списке не оказалось меня?
Ещё один вопрос, ответ на который я силюсь найти уже несколько лет. У него было немало шансов довести начатое до конца, ведь после гибели родителей я жила под одной крышей с этим жестоким человеком, находясь в полном неведении. Даже не подозревая, что в этот жуткий кошмар нас обоих низверг именно он – своими тёплыми любящими руками.
