Он постарел. Это читается в испещрённом мелкими морщинками лице, особенно в области глубоко посаженных глаз и в уголках губ, что говорит – когда-то он очень много смеялся. С тех пор минула целая вечность. В тёмных, почти чёрных волосах отчётливо виднелись седые пряди, словно серебряные прожилки в жёсткой породе. Некогда пронзительные голубые глаза потухли и теперь кажутся серыми и невзрачными. Когда-то давно мужчина, сидящий сейчас за обеденным столом и делающий вид, что его чрезвычайно увлекла скромная обстановка моей комнаты был красив. Даже очень красив. Отчего раньше, в детстве и подростковом возрасте я часто задавалась вопросом: почему он никогда не был женат?
Сейчас я знаю ответ на этот вопрос.
– …вообще.
– А?
– Я спросил, как ты вообще? – повторяет дядя Валера, и я только сейчас понимаю, что он уже некоторое время смотрит мне в глаза. Его голос звучит тихо и неуверенно.
Пожимаю плечами.
– Нормально. А ты?
Он вновь улыбается невесело, пару раз кивает, а затем произносит:
– Тоже вроде… ничего.
И снова во взгляде мужчины мелькает та самая вина. Глубокая, сокрытая где-то на задворках сознания, в недрах души и лишь время от времени при определённых обстоятельствах выбирающаяся наружу.
Вот как сейчас.
С тех пор как не стало родителей, мне кажется, он на меня всегда так смотрит. То ли чувствует вину за то, что не смог предотвратить случившееся. Не смог предугадать. То ли ещё что-то… Но какова бы ни была причина, едва ли нашёлся бы хоть кто-то, кто смог бы изменить судьбу. Судьбу человека, который осознанно и будучи в здравом уме сделал свой выбор. Принял взвешенное решение. Даже несмотря на то, что решение это было заведомо не самым хорошим или допустимым с точки зрения морали. Никто не смог бы всего этого предотвратить или предусмотреть. Никто. Даже мой брат не смог, а они ведь были так близки с папой.
Чайник, наконец, щёлкает, и я наливаю нам обоим чай, переношу кружки с горячей чуть парящей жидкостью на стол, сажусь на соседний стул.
– На кладбище была, – прибавляю спустя долгую паузу.
Дядя Валера смотрит мне в глаза, после чего кивает.
– Там вроде всё хорошо… Проведала их.
И снова кивок. На меня уже не смотрит. Отпивает свой чай.
– У тебя всё хорошо? – мужчина поджимает и без того тонкие сухие губы, хмурится. – Помощь, может, какая нужна? Деньги?
От упоминания денег почему-то становится не по себе и ещё и гадко вдобавок, словно мне предложили какую-то непристойность.
– Нет. Всё хорошо. Мне хватает.
– На лекарства?
– Тоже.
– Лер, ты если стесняешься, не стесняйся. Я готов помочь, чем смогу. Ты только скажи.
– Да всё нормально, дядь Валер, – выдавливаю из себя вымученную улыбку. – Правда. У меня не такая уж отвратительная жизнь, если задуматься, – опять вру, даже на мгновение не задумываясь: а могу ли я попросить о помощи? Разве не могу? Разве у меня есть ещё хоть кто-то кроме дяди Валеры к кому я могла бы обратиться за помощью? Разве он до сих пор не занимается расследованием смерти всей моей семьи даже несмотря на то, что у него давным-давно отобрали дело и вообще, кажется, сделали всё, чтобы и его жизнь тоже стала невыносимой? Разве нет?
И пока все заданные вопросы отзываются внутри гудящей пустотой, дядя Валера снова дарит мне неуверенный короткий кивок, который затем превращается в долгое и неловкое молчание. Слишком уж неловкое.
На первый взгляд, может, и не скажешь, но раньше нам всегда было о чём поговорить. Я очень любила, когда дядя Валера приходил к нам в гости, а ещё больше я любила его истории. У него их всегда было так много, что временами даже не верилось, будто с одним человеком могло произойти столько всего интересного. И даже когда во время рассказа я понимала, что он откровенно привирает, мне всё равно нравилось. Эта маленькая ложь во благо, чтобы и без того интересная история стала ещё и захватывающей. И чтобы ожидание следующего раза, когда он снова придёт к нам в гости вызывало такую приятную муку и любопытство.
А теперь…
Теперь мы и двух слов связать не можем. Теперь между нами неловкость и тишина, будто мы чужие друг другу люди.
Я чужая.
Нет больше той весёлой Лерки Равицкой. Пропала. Умерла и сгинула где-то в холодной утробе моего нынешнего естества. Тёмной, забитой ипостаси.
– …нормально? – Я настолько погрузилась в себя, что не сразу заметила, как губы дяди Валеры двигаются.
– Что? Прости я… задумалась.
– Я заметил, – произносит со смешком, после чего пытается пошутить, но отчего-то смеяться совсем не хочется. – Как будто от питания отключили. Я спросил «всё ли нормально?», но уже и сам вижу…
– Дядь Валер, – прерываю, чтобы, наконец, прекратить этот бесконечный разговор о нормальности или ненормальности моего состояния, поведения или чего-то ещё. Этого с лихвой хватает в кабинете моего психотерапевта, чтобы затем ещё и с близкими обсуждать.
– Да?
– Расскажи что-нибудь.
– В смысле? – не понимает он, из-за чего слегка хмурится.
– Ну-у… историю какую-нибудь, – беру из пиалы одну заварную пироженку, откусываю, мгновенно чувствуя, как сводит от сладкого скулы. Боги… мне кажется, я не ела их целую вечность. Да и вообще сладкого не ела. – Помнишь, ты раньше всякие рассказывал. Расскажи и сейчас… М-может, какую-нибудь армейскую.
Дядя Валера вдруг смеётся, искренне так, с теплотой. С такой теплотой, что она невольно передаётся и мне, пробегает мурашками вверх по рукам и замирает где-то в солнечном сплетении.
– Лера, ну-у… – он делает наигранно-смущённый вид и продолжает улыбаться. – Ты ж понимаешь… такая история может быть не совсем пристойной.
– Так и мне уже не десять лет, – на этот раз улыбка выходит более искренней.
– Ну-у, тоже верно, – дядя Валера отпивает из своей кружки, тоже берёт пирожное, съедает его в один укус и даже толком не прожевав начинает:
– В общем, дело было зимой. Как раз перед Новым годом, хотя, как ты понимаешь, там, где я служил, снега в это время года днём с огнём не сыщешь…
3
Мне так и не хватило смелости рассказать. Провожала дядю Валеру около восьми вечера, улыбалась ему, как могла, а внутренне мандражировала и разносила себя за малодушие. Я не знаю, что произойдёт, если расскажу. Не знаю, как поступит дядя Валера, узнав эту отвратительную правду. Не знаю, что может сделать чудовище, если выяснится, что, по сути, обратилась в полицию.
Убьёт? Да, пожалуй. И это не самое страшное из того, что можно ожидать.
Одно только привносило во всю эту атмосферу беспросветной чернухи тоненький лучик… Даже нет, не так. Бледный отсвет – за это время ни чудовище, ни его подручный – Андрей – так и не звонили. Мне удалось расслабиться лишь на короткое время, забыть окутывающий мою жизнь кошмар и погрузиться в толику того тепла и заботы, что остались в далёком и теперь уже, кажется, никогда не существовавшем прошлом.
