– Лерка? – дядя Вова выглядит удивлённым и испуганным не меньше моего. Не сразу замечаю, что в руках у него охотничье ружьё, дуло которого секунду назад смотрело прямо на меня, а теперь в пол.
– Ты чего скребёшься, как мышка?
Мышка?
Отчего-то внутренне усмехаюсь, но веселье это душит и убивает паника.
– Да замок вот… – киваю на злосчастную дверь и перевожу внимание вниз – на ружьё. – Дядь Вов… Вы чего?
Дядя Вова отмирает, будто приходя в себя, тоже бросает короткий взгляд на длинное чёрное оружие, что в полумраке коридора кажется широкой металлической палкой. Хмурится. Сейчас один из тех редких случаев, когда мой сосед не пьян, хотя его внешний вид отлично маскирует это временное обстоятельство.
– Чего-чего… Хахаль тут твой припёрся, – выдаёт он скрипучим, но тихим голосом.
– Хахаль? – повторяю тупо.
– Да. В комнате у тебя сидит. Он бандит, что ли?
Качаю головой сама себе, тщетно и глупо отрицая происходящее, но дядя Вова понимает по-своему.
– Мент?
– Что? Нет.
Сосед смеряет меня прищуренным недоверчивым взглядом. Он так и стоит в проходе, словно бы и не собираясь меня впускать.
Не получится… Ничего у меня не получится. Новая реальность, если долго и упорно убеждать себя и окружающих, то рано или поздно…
«Рано или поздно тебе свернут шею! Или пристрелят, как бешеную собаку!»
– …какие-то.
– Что?
Дядя Вова хмурится ещё сильнее, старое сухое лицо покрывается каким-то невообразимым количеством морщин, становится мрачным, едва не чёрным, и недельная седая щетина лишь подчёркивает эту воображаемую черноту.
– У тебя, спрашиваю, проблемы какие-то? Ты во что вляпалась, Лерка?
Ох, если бы вы знали, дядя Вова. Если бы знали…
– Ни во что, – коротко качаю головой, пугаясь собственного голоса. – Давно он пришёл?
Дядя Вова снова медлит. Не верит, разумеется.
– Да с полчаса назад. Верка ему дверь твоим запасным ключом открыла. Злющий, как чёрт. Не на тебя чай?
Неопределённо веду плечом.
– Не знаю, дядь Вов.
– Лерка…
– Что?
– У него это… ствол, – и зачем-то демонстрирует мне ружьё, словно оно может мне чем-то помочь. Разве что самой застрелиться. Вышибить мозги, по примеру одной очень известной рок-звезды.
– Знаю, дядь Вов, – вздыхаю тяжко, скорее для того, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха и избавиться от тянущей неприятной боли в грудной клетке, чем от обречённости, усталости или чего-то подобного.
Хочу войти в квартиру, аккуратно обходя соседа и с опаской поглядывая на ружьё, как вдруг он хватает меня под локоть и говорит вполголоса:
– Лерка, тебе если помощь нужна – ты не молчи. Скажи прямо. Я быстро этого козла выпровожу. Больше не сунется… – Меня обдаёт горячим дыханием, запахом уже въевшегося стойкого перегара, дешёвого табака и, кажется, жареной картошки с курицей. Рот внезапно наполняется жидкой и холодной, будто вода слюной, но не от голода, нет. От ужаса. От приближающейся панической атаки. Внутри бешено колотится сердце, по телу пробегает болезненный импульс, как при судороге, а затем оно немеет, начиная с кончиков ледяных пальцев. Слышу медленно нарастающий шум. Он надвигается откуда-то издали, будто стою посреди железной дороги и где-то там, за спиной на меня неумолимо мчится состав товарного поезда. На всех парах. Он не успеет остановиться, а громкий гудок едва ли приведёт меня в чувства. Меня размажет по металлической обшивке и железнодорожным путям не оставив ни единого внятного упоминания о том, что Равицкая Лера вообще когда-либо существовала. Однако в то же время я понимаю, точно знаю – этот шум лишь у меня в голове. В моей безумной больной голове.
– …люди всё-таки.
Снова выпадаю из реальности и пропускаю мимо ушей всё, что сказал сосед.
– Я пойду, дядь Вов. Всё хорошо, – голос, кажется, дрожит и даже с трудом выдавленная улыбка не скрывает того панического ужаса, выступившего на моём лице.
«Всё. Хорошо», – безразличным эхом повторяет сознание.
– Я пойду.
Дядя Вова разжимает пальцы, делает полшага в сторону, смотрит изумлённо. Наверное, я впервые вижу на его побитом жизнью небритом морщинистом лице такое выражение. Он не понимает, подобное плохо укладывается в его картину мировосприятия, однако вскоре забудет. А для меня это не имеет ровным счётом никакого значения. Куда как важнее…
Кто там? В моей комнате. Сейчас.
Чудовище?
Или всё-таки…
«Скорее второе», – отвечает мой внутренний голос. – «Точнее… второй».
Слова эти подтверждаются уже спустя несколько секунд. Я так быстро миную длинный захламлённый коридор нашей коммуналки, что сама не понимаю, как оказалась у собственной двери. Будто телепортировалась в пространстве. Ключ попадает в замочную скважину с первого раза, но дверь оказывается не запертой. Тяну её на себя, вхожу внутрь и замираю на пороге. В глаза сразу бросается гротескно-мощный чёрный силуэт у окна, на фоне плотных тёмных занавесок. Он оборачивается, а я наоборот увожу взгляд, пытаюсь спрятаться, выторговать себе ещё пару секунд.
Закрываю дверь, замок глухо и тяжело щёлкает. Оставляю ключи на небольшой тумбочке прихожей, на неё же ставлю сумочку. Скидываю босоножки, выпрямляюсь, вновь смотрю на Андрея, и мне кажется, что от него, как от чёрной адской сущности в разные стороны расползается тьма, медленно захватывает окружающее его пространство, душит яркий свет заливающий комнату и тянет ко мне свои холодные жадные щупальца. Она жаждет поглотить меня, сожрать, уничтожить.
– Где ты была? – его низкий хриплый голос, чуть разгоняет эту тьму, но спустя мгновение она наступает вновь. Мозг вяло и капризно ворочает мысли, осознания и восприятия – голос мужчины звучит на удивление спокойно. Он смотрит пристально, прямо в глаза, вижу это даже сквозь обуревающее взор помутнение. Этот взгляд заставляет дрожать ещё сильнее.
– Я… – заикаюсь, кажется, и не говорю вовсе. Лишь двигаю губами. – Я… выходила прогуляться и…
Что?
Что я должна ответить? Я даже не понимаю, зачем он здесь. Почему приехал? Что такого сделала или?..
Мысли затыкаются следом за моим голосом, когда вижу в руке Андрея свой сотовый – он демонстрирует его мне, подняв руку и покрутив в зажатых пальцах.
– Тебе было велено всегда быть на связи, – и в этот раз слова звучат максимально спокойно, сдержанно. В голосе нет обвинительного тона, в глазах и выражении лица холод. Я не вызываю в нём никаких эмоций, лишь вежливую отрешённость, безразличие, возможно, брезгливость.
– Да… Простите, – опускаю взгляд и голову. Так по-детски. Так… глупо. К страху и нарастающей панической атаке примешивается извращённое чувство стыда. То, что ушла из дома, забыв сотовый не новость и уже не первый раз. Он, по правде говоря, и не особо-то нужен. Звонить толком некому, да и мне тоже редко бывает, что кто-то звонит. Но не теперь… Теперь мне будут звонить часто.
