– Думай, Артём! – снова раздаётся ровный и сухой тон Никольского. – Всего один труп и все остальные останутся живы. Поедете домой. Сможете начать всё сначала, – он усмехается. – Сыграете свадьбу, нарожаете детишек. Считай это моим свадебным подарком – ваши жизни. Твоя, твоей матери… невесты. Не забывай, что где-то там ещё и твоя младшая сестрёнка. Сколько ей сейчас? Пятнадцать, кажется…
Тот, что ударил прикладом, хватает Артёма за шиворот и дёргает вверх, заставляя подняться на ноги, затем грубо подталкивает к отцу. Артём отрицательно качает головой. Слёзы текут по щекам с удвоенной силой.
Он не может…
Но он поднимает пистолет.
Он не убийца.
Рука дрожит под тяжестью оружия, из-за чего Артём перехватывает её за кисть другой рукой.
Он не убийца…
НЕ УБИЙЦА!
– Стреляй, Артём, – внезапно произносит Дмитрий и его сын вздрагивает. Глаза расширяются, а зрачки становятся маленькими и узкими, словно бусины. Он чувствует, как в кровь бьёт новая доза адреналина, как по рукам от запястий вверх ползут ледяные мурашки.
– Я не…
– Стреляй! – твёрже повторяет Равицкий-старший. – Я заслужил. Ты знаешь. Я виноват. Так что стреляй. Защити маму, Леру и Лизу.
Никольский вдруг смеётся и смех этот низкий, утробный, злой.
– Да, правильно, Артём. Послушай своего отца. Он дело говорит.
– Пап… – произносит лишь одними губами, а Дмитрий просто кивает, смотрит в лицо сына. Он знает, что не выживет. Знает, что назад дороги нет. Он ошибся, просчитался. Думал, что у него всё под контролем, думал, что сможет удержать ситуацию… Нет. Не смог. Он собственноручно помог вырасти и окрепнуть чудовищу, что сейчас терзает его семью. Он дал ему шанс выжить, хотя мог ведь убить. Давно мог и должен был это сделать, но не сделал, а теперь… Он смотрит в лицо сына и пытается запомнить его. Его черты, этот пронзительный пристальный исполненный непониманием и ужасом взгляд… Бессмысленно. Глупо. Ведь через мгновение он уже никогда больше…
Выстрел!
Чуть приглушённый, но тяжёлый он проносится по ангару зловещим эхом, разгоняет безликую тишину по углам. Следом раздаётся вскрик его матери, а вой невесты становится ещё отчаяннее.
– Ди-и-има-а-а! – Лидия Равицкая не удерживается на ногах, падает на бетонный пол, разбивая колени в кровь. – Мм… А-а-а-а!
– Мама… – произносит шёпотом Артём. Он уже ничего не видит, ничего не соображает. Слёзы застилают взор мутной расплывающейся пеленой.
«Что я… Что…»
У него выхватывают пистолет. Артём не успевает ничего сообразить или сделать, не успевает осознать и уж тем более принять происходящее дальше.
«Мама…»
Человек в чёрном подходит к Лидии. Снова раздаётся выстрел.
– МАМА! – он кричит, бросается на убийцу, но его скручивают, заламывают руки, вжимают лицом в пол. – МА-МА!!!
Он смотрит в безжизненное лицо своей матери, прижатое к пыльному истрескавшемуся бетонному полу, в её остекленевшие мёртвые глаза. Из зияющей чернотой дыры во лбу сочится тёмная, густая кровь.
– Суки! Твари! – он не может вырваться. – Ублюдок! Ты обещал… – первый удар приходится по рёбрам, затем по печени, по спине, по почкам. Свет меркнет. Его будто окутывает глубокая, всеобъемлющая тьма. Проглатывает и обрушивается шквалом бесконечных ударов – лицо, руки, спина, живот, затылок, ноги, грудь, поясница, снова лицо… Артём теряет связь с реальностью, мозг погружается в отупляющее состояние шока, а люди в чёрном методично и со знанием дела продолжают превращать его тело и внутренние органы в сине-багровое месиво.
Когда Артём избит настолько, что уже едва ли в состоянии сам двинуться с места, люди в чёрном расступаются. Яркий свет фар озаряет изувеченный силуэт.
– Вадик, – Никольский подзывает командира этой своры бешеных псов. – С девкой закончите, ствол заныкай. Да как следует. Потом ко мне.
– Да, Ярослав Викторович, – покорно кивает тот.
Никольский уходит к «мерседесу», за рулём которого смирно и терпеливо ожидает его личный водитель. Однако машина не уезжает сразу, некоторое время он просто сидит в салоне и ждёт. Чего именно? Одни боги лишь ведают. И он отчётливо слышит, когда очередной вопль Лизы разрывает холодную тишину ангара. Как она истошно кричит и рыдает, как умоляет монстров в чёрном, когда её заваливают на бетонный пол, когда с неё срывают одежду, когда избивают, превращая лицо и тело в одну огромную гематому и кровавые отёки. Когда её насилуют. Долго. Мучительно. Не испытывая ни отвращения, ни уж тем более жалости.
И Артём тоже это слышит…
Несколько раз он находит в себе силы подняться. И всего один раз ему это удаётся. Ненадолго, потому что люди в чёрном следят. Они играют с ним, издеваются. Он слышит их смешки, как они переговариваются между собой, веселье в их голосах, когда плач и крики Лизы стихают и превращаются в тихий предсмертный вой. А затем, когда каждый желающий уже успел побывать внутри истерзанного, полуголого и лежащего на бетонном пыльном полу тела, тот самый Вадик производит последний на сегодняшний день выстрел. Профессиональный. Ровно в голову. Для Лизы это становится спасением, а для Артёма…
Глава пятнадцатая
Лера (9)
1
Утро встречает меня болью. Тупой. Натянутой. В голове гудит, а суставы и мышцы ломит, как это бывает всякий раз, когда монстр заставляет меня заниматься с ним сексом. Тело ещё не привыкло, но это лишь вопрос времени. Нужно просто потерпеть. Жаль, что с мозгом такого же фокуса проделать нельзя. Даже если допустить, что спустя более длительное вр…
Меня передёргивает.
Мысль эта кажется сущим безумием.
«Какое более длительное время?» – с изумлением и откровенной язвительностью спрашивает меня внутренний голос. – «Ты собралась остаться с этим чудовищем надолго, Лера?»
Меня обуревает неподконтрольное чувство страха, которое стремительно пробегает по холодной коже неприятными мурашками. Оно сдавливает горло сильной уверенной рукой, однако спустя всего несколько секунд отступает под натиском и гнётом отчаяния.
Я совершенно не знаю, что мне делать. Совершенно не понимаю, что здесь забыла, но ещё больше я не понимаю, как так вышло? Как я могла допустить подобное? Как могла позволить себе рискнуть остатками здравого смысла и влезть в эту абсолютно идиотическую и, понятно же, не сулившую мне с самого начала ничего хорошего авантюру?! Ответа нет. Только тошнотворно-болезненные ощущения, сквозь которые уже пробиваются первые признаки начинающейся ломки и состояния перманентного ожидания…
Чего?
Я до сих пор не могу понять. С тех самых пор, как покинула свою комнату в коммуналке.
И всё-таки в моей безумной жизни сохраняется крупица суицидального везения. Буквально на кончике бритвенно-острого ножа. Проснувшись в огромной постели, в ворохе измятых простыней, одеяла и подушек, я обнаруживаю себя в полном одиночестве. Требуется колоссальное усилие, чтобы заставить себя подняться с кровати и проверить каждую комнату, и каждый закуток номера.
