До вечера мы с Иришкой разговаривали, поедая пирожные и запивая всё жутко вредной кока-колой. И неудавшуюся помолвку обсудили, и беременность, и побег Измайлова с семейного торжества.
Шевченко кусала ногти от волнения, ахала в голос и постоянно повторяла:
— Капец!
В принципе, я была с ней солидарна.
Мы не решили, как поступить дальше, но зато меня больше не душила невысказанная обида. Как приятно, что есть человек, готовый выслушать. Без неуместных советов. Без осуждения. Без глупого анализа.
Ну а вечером Иван помог раздвинуть кровати и, уходя, посмотрел на Иришку с такой вселенской тоской, будто расставался с ней на целую вечность.
И мне опять стало до чертиков жалко саму себя. Вон как нелюдимый Коперник втюрился, ни секунды без возлюбленной не может.
А у меня что?..
Представляю, как по университету покатятся слухи: Иванова залетела от преподавателя, а он слинял, ибо отношений-то с этой лимитчицей не планировал. Ходит теперь брюхатая, наводит ужас на приличных людей.
Я про детей даже не думала. Никогда. Вообще. Да какие дети? Сама только-только вышла из возраста, когда коллекционировала киндер сюрпризы. Даже бесплодие Стаса воспринимала как что-то далекое, меня не касающееся.
Мы не планировали рожать детей, так почему должны были о них думать?
Поэтому теперь меня колотило от страхов и прочих недобрых мыслей. Руки тряслись как у алкоголика, стоило представить: девять непонятных месяцев, жуткие роды, а потом…
Что потом, даже представлять страшно. Слышала что-то про аллергию и колики, про вечный недосып. Это всё или есть ещё какие-то подводные камни?
Блин, а жить-то где? Родители блудную дочь если и примут, то будут ежедневно напоминать о том, как они разочарованы. Придется остаться в общежитии? И будет мой ребенок всеобщим: сегодня Иришка нянчится, завтра Коперник, а послезавтра комендант.
А учиться когда? Как сдавать экзамены?
Представив, как в перерывах между парами ношусь от кабинета к кабинету с вопящим малышом — а он будет вопить постоянно, чисто из вредности, — я окончательно сдулась.
Испугалась.
Захотела повернуть время вспять. Чтобы никогда не было того дурацкого теста. Чтобы не было переезда к Стасу, шариков его идиотских, которые я проткнула иголкой и выбросила в мусорное ведро перед отъездом.
Ничего не было: страсти, привязанности, ночных посиделок.
Пусть бы он оставался занудным преподавателем, который портит мне жизнь своими пересдачами.
Сколько же мыслей. Гложут. Мучают. Терзают.
Делать ничего не могу. Всё из рук валится.
Короче говоря, на вторые сутки я нашла необычное спасение. Сопромат. Читала учебник с первой главы, как художественную литературу. Удивительно, но он успокаивал. Мне хотелось напрягать мозги, вспоминать лекции Коперника, закапываться в формулы.
Как говорится: ничего непонятно, но очень интересно!
На самом деле, обманываю. Сопромат перестал быть таким уж диким предметом, всё-таки Ванюша — мастер своего дела. Надо бы продолжить наши занятия, потому что в первых главах я более-менее разбираюсь. Смутно, но могу связать слова с формулами.
Может быть, к пятому курсу и пойму, зачем связалась со строительным факультетом..
…На учебу я не ходила, прогуливая как последняя трусиха, опасаясь столкнуться в коридоре с Измайловым. Правда, Коперник отрапортовал, что тот на лекцию тоже не явился, а на стоянке нет его джипа.
Ну и замечательно.
Незачем нам пересекаться.
Я почти успокоилась.
Но, увы. Открылась дверь, и…
На пороге высился он. Суровый. Нахмуренный. Будто бы недовольный. Не человек, а грозовое облако. Сгусток нервов.
Зачем он тут? Неужели пришел скандалить?..
Мне захотелось испариться или спрятаться за штору. Захотелось вызвонить Шевченко, которая в кое-то веки свалила учиться. Захотелось запустить в Измайлова учебником и убежать куда-нибудь подальше.
А потом он произнес:
— Как же я по тебе соскучился.
И я разрыдалась.
Глупые гормоны! Что такое, почему слезы сами катятся из глаз?! Я же хотела быть скалой, если повстречаю где-нибудь Стаса. Хотела смотреть на него издевательски и всем видом показывать: ты мне безразличен.
И вот я реву белугой, а Измайлов садится на краешек кровати, нерешительно тянется ко мне рукой, чтобы смахнуть слезу или приобнять.
— Руки! — рявкнула, собрав остатки достоинства в кулак. — Что тебе надо?
— Я… — помолчал, ссутулился. — Пришел просить прощения.
С одной стороны, эти слова были такими желанными, а с другой…
А с другой мне показалось, что Стас не всерьез. Сам не верит тому, что говорит. Или это не его решение, не самостоятельное, чужеродное.
Точно! Видимо, Анастасия Павловна вразумила внука, и он по её указке пришел мириться. Ну и что теперь, нам всякий раз просить помощи у старушки, когда что-то будет не ладиться?..
— Тебя бабушка попросила прийти?
— Бабушка? — Он непонимающе сдвинул брови. — Нет. Я сам. А должна была?
Я покачала головой. Не должна была, это просто домыслы.
Зачем тогда он тут? Передумал, решил принять «чужого» ребенка? Совершить благородный поступок, взять к себе безродную Иванову и нести этот крест всю оставшуюся жизнь?
Всё это я озвучила Измайлову безо всякого стеснения.
Ну а чего терять? Если мы расстанемся, то бесполезно удерживать человека. Пусть уж знает, что я не из тех, кто готов кинуться к нему с распростертыми объятиями. Нет уж.
Я ни в чем не виновата. Никогда не изменяла. Была верна. И ребенок — не моя постыдная ошибка, чтобы я отдувалась за неё или вымаливала прощения.
— Согласен, — кивнул Стас, дослушав мою гневную тираду до конца. — Полностью согласен. Даша, я придурок. Конченый идиот. Уехал, не разобравшись. Оскорбил тебя этим. А потом сидел и думал… случаются же ошибки. Даже по теории вероятности, — он потрогал дужку очков, как делал всегда, когда сильно нервничал. — Оказалось, что бесплодие всякое бывает. И излечимое, и неизлечимое. Оказалось, что женщины беременеют даже от тех, на ком крест врачи поставили. Ты не представляешь, сколько я всего перечитал за эти дни! Азооспермия, некрозооспермия, — каждое слово он произносил по слогам. — И это только начало! Откуда я знаю, какая у меня там спермия? Анализы получил, консультацию по телефону выслушал. Даже не запоминал, что врач говорит. Бесплоден, и всё тут.
Дернул себя за волосы, волнуясь всё сильнее. Ногой затряс, как подросток перед экзаменом.
