На этом комедия не кончилась. Я как раз начал засыпать, когда кто-то позвонил из Лондона узнать, не знаю ли я телефон Кремля: премьер-министр хочет позвонить Горбачеву, когда тот вернется из Крыма, а в штаб-квартире кабинета потеряли номер прямой линии. Только я снова заснул, как позвонили из голландского посольства, чтобы сообщить, что Горбачев должен вернуться во Внуково через полчаса и что европейские послы едут его встречать. Я, как сумасшедший, ринулся в аэропорт. Но это опять оказалось напрасной погоней. Горбачев разумно решил, что он может обойтись без разговора с «гогочущей стаей» послов. Нас не пустили в здание аэропорта, и мы увидели только кортеж Горбачева, выехавший из других ворот.
* * *
На следующее утро я проснулся на рассвете, чтобы собраться с мыслями и написать в Форин Оффис, что я думаю по поводу происшедшего. После этого мы с Джилл отправились в «роллс-ройсе» с развевающимся британским флагом на сессию Российского парламента в Белый дом. Здание было все еще окружено обломками оборонительных сооружений – развалинами баррикад, следами, оставшимися от лагеря защитников, мусором от продуктов, которые они ели под дождем. Мы подпрыгивали на ухабах, пробирались через всевозможные препятствия и, наконец, остановили машину на площади, где все еще оставались тысячи людей, праздновавших свою победу. Внутри Белого дома уже не было атмосферы опасливого ожидания, усталости и угрюмого мужества. Россия одержала победу, и русский народ и его лидеры намеревались ее отпраздновать.
Внутри здания Ельцин и его соратники, которые на протяжении последних трех дней сознательно рисковали своей жизнью, с законным торжеством говорили о том, чего они достигли, о конце 70-летнего кошмара и, самое главное, о возрождении России. Ельцин перечислил свои новые декреты, выходившие далеко за рамки его полномочий как Российского президента; заявляя свои претензии на власть, он попирал права Союзного правительства.
Другие ораторы выражали свой сарказм по адресу руководителей путча, коллаборационистов, тех, кто не выступил против путча, а теперь пытаются утверждать, будто они тоже храбро сражались с побежденными коммунистами. Они упрекали Горбачева, который сам назначил людей, предавших его. Они нападали на Лукьянова – «идеолога путча». Хасбулатов требовал, чтобы у коммунистической партии отобрали ее собственность. Еще кто-то призвал наказать российских депутатов, возражавших против созыва в среду чрезвычайной сессии. Мне подумалось, что я слышу неприятные ноты назревающей охоты на ведьм, как во Франции после освобождения от фашистских оккупантов. Силаев предложил возродить Орден Святого Георгия и наградить им за мужество тех, кто последние три дня отстаивал Россию. Депутаты требовали заменить флаг Советской России российским триколором, который развевался над Белым домом во время осады, и изображение которого защитники носили на изготовленных в большом количестве пластиковых значках.
Ощущение пыла стало еще сильнее, когда мы выбрались на балкон, выходивший на площадь. Десятки людей подходили, чтобы присоединиться к тем, кто уже находился там. Я поздравил своих друзей с победой. Мы обнялись с экономистом Шаталиным. К этому времени уже был сочинен миф, будто я тоже в течение всей осады находился в Белом доме. Никому не известный французский депутат проложил себе путь к микрофону, чтобы произнести типично галльскую речь, в которой он сравнивал русский революционный триколор с французским.
Затем на балконе появился Ельцин. Пока он произносил речь по поводу победы, его телохранители ограждали его от снайперов пуленепробиваемыми стеклянными щитами. Россия родилась заново. Россия спасла мир. Он пообещал толпе самый большой фейерверк, какой она когда-либо видела. Толпа кричала в ответ: «Рос-си-я! Рос-си-я! Рос-си-я!». Она высмеивала заговорщиков. Кто-то крикнул: «Расстрелять их!». Требовали отставки Горбачева. Когда Ельцин объявил, что площадь перед парламентом переименовывается в «Площадь русской свободы», толпа снова ответила приветственными криками. Ельцин ухмыльнулся, когда Попов предложил наградить его медалью «Героя Советского Союза» (какая ирония судьбы!). Шеварднадзе предложил похоронить тех, кто был убит во вторник, в Кремлевской стене, где были похоронены знатные деятели советского режима. «Мы кое-кого из тех, кто там находится, можем убрать, чтобы освободить для них место». Атмосфера мстительности и русского национализма продолжала сгущаться. Но, в отличие от Марка Антония на Форуме, Ельцин держал толпу под контролем. Ни тогда, ни позже, одержав победу, он не проявлял мстительности. Охота на ведьм, которой я опасался, не состоялась.
Когда я вернулся в посольство, мне позвонил с Даунинг-стрит Стивен Уолл. Что происходит? Можем ли мы помочь устроить телефонный разговор премьер-министра с Горбачевым? Он сообщил, что Мэйджор накануне говорил с Шеварднадзе, Ельциным и Яковлевым. Я сказал, что было бы очень мило держать нас в курсе. Он извинился, но довольно резко сказал, что мне следовало бы понимать, что последние несколько дней на Даунинг-стрит были очень заняты. «Хо-хо!» – подумал я.
* * *
Я посетил Лаптева в Кремле. Он был, как обычно, очень приветлив. В течение полутора часов он говорил без перерыва обо всем, что произошло за неделю. При этом у него был слегка оправдывающийся тон, и он специально подчеркнул, что его выступление против хунты не появилось потому, что «Комсомольская правда», как и другие либеральные газеты, была запрещена. Как руководитель Верхней палаты Советского парламента он оставался в своем кабинете в Кремле, но поддерживал все эти дни постоянный контакт с Александром Яковлевым и другими союзниками Ельцина. Его дочь все три дня была на баррикадах. Ему не надо было меня убеждать: он был порядочным человеком либеральных взглядов, хотя и не прирожденным героем.
Лаптев подтвердил, что сигналом к путчу послужило предстоящее подписание Союзного договора. Представители хунты – Варенников, Болдин, начальник личного секретариата Горбачева, Плеханов, генерал, ведавший личной охраной Горбачева, в воскресенье полетели в Крым, чтобы предъявить Горбачеву ультиматум. После того как он отверг их предложения, они вернулись в понедельник в Москву, чтобы переговорить с Павловым, болезнь которого, возникшая вскоре после этого, была настоящей. Хунта поняла, что ей грозит неудача, когда толпа вокруг Белого дома продолжала расти и стало ясно, что нельзя положиться на то, что какие-либо военные части согласятся штурмовать здание. Самый главный просчет заговорщиков состоял в том, что они действительно были убеждены, что простой народ хочет «сильной руки». Путч провалился, когда выяснилось, что это не так.
Лукьянов, Ивашко, Язов и Крючков, сказал Лаптев, вылетели в Крым накануне днем, как раз перед Руцким, надеясь убедить Горбачева пойти на сделку. Но он отказался увидеться с ними до того, как прибудут Руцкой и другие. Руководители путча сейчас все арестованы, кроме Янаева, который пользуется парламентской неприкосновенностью, «но помогает следствию», и Пуго, который мертв. Лукьянову не удалось убедительно дистанцироваться, и он отстранен от поста председателя советского парламента. Пока что его функции взял на себя Лаптев.
Теперь, считал Лаптев, неотложные проблемы – это подбор новых людей для замены тех, кто себя обесчестил; отношения между двумя президентами; Союзный договор и экономика. Хунта узурпировала всю власть Горбачева, а потом все выпустила из рук. Ельцин теперь подбирает все, что можно. Горбачев крайне ослаблен. Особенно ему повредил тот факт, что все заговорщики оказались его же людьми. Однако он останется фигурой более чем символического значения. Другие республики будут видеть в нем противовес России, и он вернет себе часть своих прежних полномочий. С коммунистической же партией покончено. Она не играла в путче открытой роли, но все заговорщики были членами ЦК. Не весь КГБ поддержал путч. Однако он должен быть расчленен и поставлен под гражданский контроль.
