Паром приближался.
– Был там один «образец». От Трея. Дафна вам про детектива Пелетье ничего не говорила?
– Нет, – ответила Эстер. – Ни слова. Я даже не знаю, были ли они знакомы.
– Есть еще кое-что. Зимой в Портленде объявляли план «Перехват», когда пропала девочка по имени Джордан.
С палубы им махали рукой. Эстер махнула в ответ.
– Девочка потом нашлась, сама пришла на задний двор дома, – сказала Барб. – Мать вышла и наткнулась там на нее.
– Как будто она загулялась и сама же вернулась. – Эстер взъерошила волосы Итану. – Прямо как он.
– Точно. Не догадываетесь, откуда у Дафны между страниц в книге локон волос Джордан?
Эстер обернулась к Барб:
– Понятия не имею.
– Уверены?
– Как никогда в жизни. Я ничего не знаю и знать не хочу. – Она посмотрела в сторону стоявшего на палубе парома Моргана. – И ему тоже ничего знать не нужно.
– Уверена, что он знает. Вы оба знаете.
– Он не знает.
– А если у меня остались вопросы?
Морган поднял Кейт на руки, и девочка замахала руками. Эстер покачала головой, и Морган в ответ пожал плечами. Дафна исчезла. Снова.
– Тогда приходите ко мне, – сказала Эстер. – Будут вам ответы.
Эстер на все пойдет, лишь бы защитить Моргана, как она защищала Кейт. Как защищала Дафну.
Однако завтра – пятница. Завтра Эстер с Морганом вместе отведут Кейт в садик. С ними будут не только Морган, но и Анджела, и Кэри, и Прачи, и Джейн, и Джейми, и мисс Микаэла, и даже Дафна, по-своему, – все те, кого Эстер любит. Все они выстроятся вдоль Массачусетс-авеню, чтобы подбодрить ее, направить, помочь отринуть боль и ужас, которые несет жизнь. Больше она не живет в той олстонской квартирке. Больше она не одна. Теперь, пробивая себе путь по жизни, она может положиться на многих, не на одну только Дафну.
Эстер снова помахала рукой. Рядом с Морганом, держа на поводке Вафлю, стояла Анджела. Эстер подняла на руки Итана. Дети сами не исчезают. Только не в этом мире. Не исчезают и проблемы.
– Кто это? – прокричал Морган.
– Итан, – прокричала в ответ Эстер. – Ему нравится Поезд Томас!
– Паловозик! – поправил Итан.
– Паровозик! – прокричала Эстер. – Ему нравится Паровозик Томас. И я не знаю, как с ним быть!
– Придумаем что-нибудь! – ответил Морган.
– Вы же понимаете, что увозить мальчика нельзя, – напомнила Барб. – На пароме есть представитель службы опеки. Он и заберет Итана.
Возможно, Итан в конце концов останется на острове с Лидией и сводным братом Оливером. А может, уедет с соцработником или переберется в Сомервилл, к Эстер. Как бы там ни было, теперь у него все будет хорошо, ему больше ничего не грозит.
Из-за спины у Моргана выбежала еще собака и поднялась на задние лапы, поставив передние на палубное ограждение.
– Джордж! – широко улыбаясь и указывая на нее, сказал Морган. – Это Джордж!
– Джордж! – прокричала в ответ Эстер.
Это был здоровенный шелудивый пес с такой мордой, при виде какой люди обычно спешат на противоположную сторону улицы. Такого мог полюбить только сумасшедший.
И Эстер уже любила его.
Декабрь
Утром в гостинице пахнет свежими круассанами. Хоуп с головой зарывается в мягкое одеяло и пледы. Так уютней. Проснувшись окончательно, сперва высовывает наружу пальчик, как бы пробуя холодный утренний воздух, затем – всю руку. Потом, откинув одеяла, она, как в океан, выпрыгивает навстречу новому дню.
Постояв под пульсирующими горячими струями в душе, надевает джинсы и красный свитер и спускается по узкой запасной лестнице. Вдоль перил висят рождественские украшения, которые тянутся в гостиную и столовую, через кухню, где остывают на полках круассаны. Их четыре десятка: обычные, с шоколадом и, ее любимые, с миндалем. Их привозят с фабрики в замороженном виде – только в печь поставить, – а вовсе не пекут с нуля, как думают гости.
Такая вот крохотная безобидная ложь.
Хоуп разрывает миндальный круассан, запихивая кусочки в рот, пока Сандрин не поймала.
Сандрин думает, будто видит все.
Хоуп набирает две корзинки круассанов и уверенно входит в столовую. Хоуп вообще уверенная. И счастливая.
Полная надежд
[44].
– Давайте пригласим Хоуп! – сказала позавчера вечером Сандрин, обсуждая планы с друзьями. Она предложила это по телефону, а Хоуп стояла за дверью и слушала.
– Бонжур, привет, – говорит она.
Французский похож на песню, и ощущение по-прежнему такое, будто все, кто говорит на нем, засиделись на уроке иностранного языка, но скоро прозвенит звонок, и они снова заговорят по-английски.
На кухню входит Сандрин. Ее упругие волосы собраны в хвост, на пухлой талии повязан фартук с кричащей надписью «Tres Bien!»
[45]. Она хоть живет на юге Квебека и носит французское имя, сама по-французски не говорит. Пытается, да только ее речь похожа на лепет трехлетки. Сюда Сандрин перебралась из Вермонта, куда ее канадские предки переехали два поколения назад. Она поделилась с Хоуп, что всегда мечтала открыть гостиницу, в которой счастливые люди ощущали бы себя «как дома». Однако Хоуп отлично видит – да и Сандрин не скрывает, – что она сама загнала себя в личный ад. Весь день на ногах, варикоз, да еще эти недоеденные маффины, круассаны и пуцин
[46] – бесконечный, бесконечный пуцин, как будто в Квебеке ничего другого, по мнению американцев, не едят, – как-то съедаются сами собой, откладываясь в виде жира на бедрах.
– Пока не родился Жан-Марк… – еще позавчера говорила она, стоя боком у зеркала и чуть ли не умоляя Хоуп, чтобы та закончила за нее предложение. Обнадежила. Но Хоуп разделила маффин надвое, и Сандрин махом съела свою половинку.
Этим утром Сандрин выглядит так, будто не спала. Вчера ее муж Анри – он знает французский – вернулся пьяный; ругань началась с шепота, который просочился в вентиляцию и морозным дыханием проник в остывающий воздух. Анри легко перескакивал с французского на английский и обратно, и вскоре шепот перешел в ор: Анри выкрикивал слова вроде «salope»
[47] и «la gueule»
[48], которыми Хоуп любила бросаться в школе на уроках французского и которые пристают. Она ловила обрывки ссоры на квебекском, который только начинала учить, постепенно складывая их вместе, и суть сказанного Анри доходила до нее с опозданием. Je vais te tuer.
