– Говорят?
Рокэ. Передоверил Хайнриха клирикам и подкрался, а братец, наоборот, перебрался к Эпинэ. Хорошо, что они сдружились.
– Собрался или нет?
– Не совсем в Липпе, мне придется свернуть раньше. Я бы завтра тебе все равно сказал.
– А сегодня мне сказала маркграфиня.
– Сказала или спросила?
– Кто ее знает… Она не может путешествовать с супругой кардинала, так что все складывается удачно. Для Урфриды – не для Бонифация. Думаешь, я тебе позволю?
– Ты уже позволил.
Как по-разному сгорают свечи в церкви и в доме. Как по-разному смотришь на огонь, еще не зная, что уходишь, и отсчитывая дни до последнего прыжка. Нужно отвечать, но ты уже ответил. Два года назад. Как же горчило тогда на губах кэналлийское…
– Я не поддамся на шантаж, даже если тебя привяжут к пушке, но и ты через меня перешагнешь. Через всех нас – меня, мать, Малыша…
– Спасибо, что не добавил «если потребуется», – Рокэ приподнимает бокал, внутри словно алая звезда вспыхивает. Скоро осень, одна осень, ничего, кроме осени…
Вина сейчас нет и быть не может, но на огонь Рокэ смотрит и здесь. В церкви тихо. Святые отцы уже объяснили Хайнриху, что положено, и теперь все трое глядят на дверцу, над которой кто-то озаботился приладить гирлянду из белых гвоздичек. Рядом, но не вместе стоят Мэллит и возникшая словно бы из ничего Фрида. Единственные женщины в храме, впрочем, мужчин тоже раз, два и обчелся.
– Удачно складывается… – не поворачивая головы бросает Алва. – Я про твою поездку. Ты не представляешь, до какой степени уже я тебе позволил. Начинают… Утром переговорим.
– Иди уж! Монсеньор… монсеньоров.
Лысоватый клирик с благостно-неприятным лицом торжественно ударяет в обитые бронзой створки, и те распахиваются. Бонифаций что-то говорит Хайнриху и делает шаг навстречу собственной супруге, ведущей под локоток страшно серьезную Сэль. Не доходя пары шагов до кардинала, дамы останавливаются, и к ним присоединяется Росио. Глава олларианской церкви, регент Талига и… потаенная любовь невесты, в этом Сэль тоже призналась.
– Сударыня, – Рокэ в церкви ничем не отличался от Рокэ во дворцах, – нам предстоит уладить некоторую формальность. Являясь, согласно воле Франциска Великого, не только регентом Талига, но и главой олларианской церкви, я вынужден просить вас ответить на вопрос его высокопреосвященства.
– Да, Монсеньор, я отвечу. – Удержаться от приседания Селина не смогла бы и в Рассвете, то есть в том Рассвете, о котором на гальтарском и талиг вещают церковники. Видел ли хоть кто-то из них, как гнется под южным ветром цветущая ветропляска, а по зеленоватому небу мчатся жемчужные облака? Вряд ли. Увидев подлинник, лгать об истинном не сможешь, разве что молчать.
– Дочь моя, – подает голос кардинал, – готова ли ты выслушать сего Хайнриха и знаешь ли ты, что он говорит с Создателем на мертвом языке и подносит к губам левую руку?
Селина знала, это кардинал с Рокэ ни кошки не знают о стоящей перед ним девушке. Эмилю легко негодовать…
– Во имя Создателя, – басит его высокопреосвященство, – я свидетельствую, что дева сия осознает, кто пред ней, и даю дозволение ему сказать, а ей выслушать.
– Мэратон, – приятным баритоном подхватывает эсператист, – во имя Создателя и именем святого Адриана свидетельствую чистоту помыслов сего мужа. Да спросит он, что желает знать, и да примет ответ, каким бы тот ни был.
– Да будет так, – Рокэ собран и напряжен, он готовится не к пьянке, хотя пить ему сегодня придется, пить и петь. «Утром переговорим…» Когда он догадался? Уж не тогда ли, когда ты окончательно решился? Глядя на Сэль.
– Монсеньор… – заплаканное личико остается прелестным, – помните, вы в Агмштадте взяли меня на свою лошадь? Так мне было проще плакать и совсем не страшно, и дальше тоже… Я пришла к вам из-за Мелхен, и когда у вас получилось, я так радовалась… Но ведь женщины – гадюки, так говорит мама, а она понимает, и вы тоже, у вас же их было много…
– Много, но с вашей мамой я не согласен.
– Все время гадюки в самом деле только самые дрянные дамы, но, когда влюбляешься, очень трудно не зазмеиться. Я… Я влюбилась в Монсеньора… В герцога Алву… Когда-нибудь господин Фельсенбург станет почти как он, только я уже буду как маменька, так что все равно ничего не выйдет. Я любила Айрис, но если бы она вышла за Монсеньора, я бы плакала. А если б Монсеньор меня заметил, я бы Айрис предала, но я плохого ей никогда бы не захотела…
Они долго так просидели. Сэль объясняла, он слушал и, кажется, понимал, не забывая увязывать будущую свадьбу с тем, что собирался сделать сам. Потом девушка вытерла слезы и спросила, пойдет ли Монсеньор к Хайнриху. Монсеньор сказал, что пойдет.
– Спасибо, – поблагодарила Селина, – только вы, пожалуйста, не расстраивайтесь. Когда Герард попросился с парламентерами, чтобы бесноватые на них напали, ваш брат очень расстроился, но ведь он думал, что Герарда и полковника фок Дахе убьют, а у меня с его величеством все будет очень хорошо. Лучше, чем если бы я все время видела монсеньора Рокэ и думала, что вы могли бы жениться по любви…
Отвечать было нечего, и он просто поцеловал еще не королеву в лоб. Убедить Хайнриха оказалось проще простого, убеждать Рокэ вообще не понадобится: они очередной раз пришли к одному и тому же. И хорошо, что для матери он просто уедет сперва на свадьбу, а потом к морискам.
3
Единственным достоинством церемонии, не считая невесты, была краткость. Не прошло и получаса, как все закончилось. Девица Арамона надела гаунасский браслет, а на ручищу Хайнриху как-то напялили талигойский. Оставалось по сему поводу напиться и выкинуть из головы всю аконскую дурь, начиная с влезшей в окошко к Ли поганки фок Дахе и кончая сегодняшним безобразием. Эмиль проводил взглядом исчезающего в дверях жениха и собрался окликнуть Робера, но тем успела завладеть алатка. Ругаться с затеявшим всю эту пакость братцем смысла не имело, к тому же тот на правах друга Хайнриха был занят регентом и девицами, оставалось хоть чем-то сбить злость до вечерней пирушки.
– Граф, вы очень заняты?
– Занят? – Савиньяк оглянулся. Позади расправляла шитую серебром перчатку бывшая маркграфиня. – Не сказал бы. Рад, что вам стало лучше.
– Я в этом отнюдь не уверена.
– Но вы здесь.
– Мое отсутствие было бы превратно истолковано.
– Кем? – без особого вдохновенья откликнулся Эмиль. – Гаунау?
– Свитой его высокопреосвященства. Она немногочисленна, но весьма наблюдательна, а ссоры между союзниками лучше скрывать. Я имею в виду ссоры сугубо личные. Ее высочество Матильда по большому счету не желала мне дурного. Мне следовало войти в ее положение, раз уж она не смогла или не захотела войти в мое. Вы остаетесь с регентом?
– Рокэ – глава церкви, и на него обещал навалиться эсператист. Я могу быть вам чем-либо полезен?
