Второй раз цитировать Бруно было бы дурным тоном, и Марсель любезно поинтересовался, чем из услышанного он может поделиться с Проэмперадором Юга.
– О, – непослушная дочь мелодично засмеялась, – чем сочтете нужным, даже если я этого не говорила. Главное, я с вами объяснилась и готова выслушать ответные признания. Не обязательно сегодня, ведь север не только откровенней, но и быстрее.
– Эту мысль я обязательно запишу, – виконт не утерпел и поклонился, – но не столько для моего родителя, сколько для герцога Придда.
Ответом был все тот же мелодичный смех.
2
Вальдес, не заходя домой, умчался к своему Альмейде, Руппи вполне мог пойти с ним, а мог поздороваться с морем и проведать Юханову посудину. Можно было и вовсе никуда не ходить: водворить Морока на конюшню, умыться и завалиться спать. До вечера. До утра. До обещанного праздничка. Фельсенбург взлохматил отросшие – хоть сейчас в Кэналлоа – волосы, поправил дорожную куртку и отправился к Олафу. Возле изукрашенной по-прежнему непонятными завитками двери ногам захотелось сбежать, но голова не позволила, а рука уверенно постучала. Сколько раз он так стучал на «Ноордкроне» и, не дожидаясь ответа, входил? Вошел и на этот раз. Ледяной, чисто выбритый, в серой стеганой куртке, сидел у стола, на котором по-прежнему возлежала Эсператия. Мало того, стену, что при желании можно было счесть обращенной к развалинам Агариса, теперь украшали пятеро угрюмых святых, в Хексберг таких было не найти… Контрабандисты постарались? Эти могут добыть хоть эсператистские иконы, хоть можжевеловую, был бы спрос, а деньги Ледяному он оставил…
Начало беседы вышло… многообещающим. Руппи поздоровался, Олаф коротко ответил и замолчал, Юхану он хотя бы предлагал выпить.
– Господин адмирал цур зее, – ноги опять вознамерились удрать, пришлось щелкнуть каблуками, – мне нужно с вами поговорить.
– Я так и понял.
– Господин адмирал, моя бабушка, герцогиня Штарквинд, обратилась к регенту Талига герцогу Алва…
От политики Олаф всегда держался в стороне, в том же, чем одарил кесарию последний год, не сразу разобрался и сам Бруно, но главное Руперту объяснить удалось. Кальдмеер выслушал, кивнул и положил руку на толстый серый том.
– Я выеду, как только посланец герцогини уладит формальности с талигойской стороной. – Нет, Ледяной не прятал глаз, просто он говорил не с бывшим адъютантом, а с тем серым, что засело в книге.
– Бабушка будет настаивать на вашем участии в переговорах с моряками Метхенберг и Ротфогеля, – очень спокойно напомнил Руппи, – ей нужно отвлечь Марге от Штарквинда, но для этого…
– Замысел герцогини Штарквинд мне полностью понятен. – Ледяной соизволил наконец перевести взгляд с книги на человека. – Ты успешно выполнил поручение и можешь быть свободен.
– Еще нет. Бабушка поручила мне поспособствовать заключению сделки. Господин Кальдмеер, если вы откажетесь возглавить Морскую Ратушу, герцогиня Штарквинд пойдет другим путем. Ей по большому счету безразлично, признают моряки в вас вождя или бросятся за вас мстить, главное, эйнрехтцы будут вынуждены раздробить свои силы.
– Я вижу, ты пользуешься полным доверием герцогини.
– Даже если и так, подобные мысли бабушка никогда не доверит бумаге.
– То есть это твои выводы?
– Не только. – Иногда можно соврать, не погрешив ни единым словом. – Отпуск для устройства моих личных дел мне предоставил его высочество Бруно, вернее, он мне его навязал. И он, и бабушка уже жертвовали вами, флотом и справедливостью, сейчас ставки еще выше.
– Так кажется тебе, и так кажется герцогине Штарквинд и принцу Бруно. Руперт, я не намерен повторять былых, порожденных гордыней и малодушием ошибок, и приму свою участь. Любую. Мой долг напомнить тебе, что нет большего греха, нежели попытка изменить высший промысел. Все, что нам послано, послано по воле Создателя, и мы должны это принять со смирением и благодарностью. Каждое наше несогласие, каждая наша попытка оспорить неоспоримое лишь усиливает кару. Мало того, мы подводим под нее тех, кто следует уже за нами.
Если бы у меня хватило твердости духа… Если бы я устоял перед искушением и принял земную кару за гибель вверенного мне флота, Дриксен избегла бы множества бед. Я оказался слаб, а Враг знает, как заставить единожды оступившегося жалеть себя и роптать на судьбу, то есть на Создателя. Каждое последующее наказание тяжелее предыдущего, и принять его безропотно все труднее, но лишь сделав это, можно разорвать порочный круг и посрамить Леворукого. Я хочу надеяться, что ты это поймешь прежде, чем совершишь непоправимое.
– Пока я считаю непоправимым другое. – Жаль, что он так и не сел, стоя труднее не поддаться искушению хлопнуть дверью. – И, как могу, его не допускаю. К сожалению, богословие не является моей сильной стороной. Хочется верить, что епископ Славы Луциан… даст вам должное утешение.
– Орден Славы погряз в гордыне, – рука Ледяного вновь легла на Эсператию. – Слава растравляет нестойкие души жаждой подвигов, что на самом деле лишь жажда земных восхвалений. «Львы» забыли, что восхвалять можно одного Создателя, и все, что мы делаем достойного, мы делаем во славу Его. Одобрения себе подобных жаждут те, кто уже повернулся к Врагу.
– А отец Александер? – Хорошо, что он сейчас не пьет, иначе стакан бы уже летел в стену! – Он что, погряз в гордыне? А в чем тогда погрязла серая тварь с «Верной звезды»? Кроме лжесвидетельства, само собой!
– Не суди посвятивших себя Создателю. – В голосе Олафа прорезались прежние адмиральские нотки. На мгновенье, но прорезались. – Святой отец явил слабость, поддавшись уговорам адмирала цур зее Бермессера, но и только. Он не оскорбил Создателя, ставя людскую память выше горней чистоты, и не растравлял тщеславие в чужих душах…
– Я понял, – головой Руперт мотнул не хуже Морока. – Понял всю бессмысленность нашего разговора. Господин Кальдмеер, мне жаль, что я… потревожил вас в ваших… размышлениях, больше такого не повторится. Когда мы свернем шею эйнрехтской сволочи, вы сможете исповедоваться тому священнику, который вас устроит, но сейчас… между вами и Создателем посредников не будет. Желаю вам всего наилучшего.
Нужно было повернуться и выйти. Быстро и не оглядываясь, но на это бывшего адъютанта все же не хватило. То ли тело ждало привычного «можешь идти», то ли подвела дурацкая надежда на то, что Олаф хотя бы сейчас очнется.
– Не мне вам говорить, что вы много на себя берете, – отчеканил, поднимаясь со своего кресла, Кальдмеер. – Можете быть свободны. То, что вы мне сказали, останется между нами. Герцогиня фок Штарквинд о ваших словах не узнает, по крайней мере, от меня.
– От вас она не узнает тем более. – Уж лучше, как Бюнц со Шнееталем… Пусть на дно, но с поднятым флагом! – Вы останетесь у фрошеров ровно столько, сколько мы будем приводить в порядок кесарию. Потом можете делать, что хотите.
– Теперь ты решаешь еще и за фрошеров?
– Отнюдь нет. – За Ворона, пожалуй, решишь! – Герцог Алва и без моей помощи понимает, что в самом деле нужно спасать. Ну а с душой уж как получится. Я не дам бабушке угробить дриксенских моряков, сыграв на их любви к Ледяному Олафу.
