– То есть, – так Ледяной в свое время говорил с Хохвенде и Бермессером, – вы намерены оставить меня в плену, потому что вам захотелось сорвать замыслы собственной фамилии? И если потребуется, при помощи Кэналлийского Ворона?
– Именно так. – Только не при помощи Алвы, а вместе с ним. – У меня, как и у регента Талига, больше нет права на совесть, зато у вас теперь оно есть. Благодаря нам. Прощайте.
Стук захлопнувшейся за спиной двери. Стук разогнавшегося в галоп сердца. Хочет ли он взорвать крюйт-камеру? Не хочет. Но взорвет, потому что иначе не выходит.
3
В алатских сказках слуги Судьбы на первой заставе требуют кошелек, на второй – любовь, на третьей – жизнь и на четвертой, последней – друга. Что-то в этой очередности явно есть: хочешь покоя – откупись на первой же рогатке и ступай, куда шел, нечисть честна, больше тебя на этой дороге не тронут. Жаль золота – доставай саблю, может, и прорвешься, главное не струсить на полпути и не скормить тварям других, а с ними и собственную душу, только сперва разберись, это и впрямь демоны требуют плату или тебя просто хотят обокрасть, женить, убить… Люди хотят, порой близкие. Вот что не под силу ни врагам, ни родне, ни нечисти, так это отобрать друга, тут только вы сами… Тех, кто не предаст и не продаст, частенько самих продают, а бывают и глупости, и споры, и обиды на пустом месте, но их с Росио рассорить не вышло ни у Леворукого, ни у Сильвестра. А у других просто не было шанса, даже призрачного.
О чужих смертях Ли не мечтал, он вообще был не из мечтательных. Если графу Савиньяку что-то требовалось, он старался это раздобыть. Другое дело, что о смерти Сильвестра не думала разве что старуха Фукиано, но Агний?!
– Ваше высокопреосвященство, – Ли словно бы случайно поймал чужой цепкий взгляд, – капитан личной охраны – руки, но не голова. Я уважаю вашего помощника, но он…
– Не сможет править Талигом? – собравшийся умирать кардинал словно бы подавил усмешку. Довольную. – Не сможет. Но он не станет мешать его величеству.
– Его величеству? – королю Сильвестр не доверит и буфетную, а королеву он не знает.
– Да, – пауза была многозначительна, как философический трактат, – его величеству Рокэ Первому.
Ахнуть было бы перебором, и Ли всего лишь сощурился. То, что после Октавианской ночки кардинал задумался о будущем, не удивляло. Удивляла откровенность, особенно вкупе с вручаемой армией.
– Алва не согласится, – со всем почтением уведомил Савиньяк. Так он докладывал, что прогулка не состоится из-за дурной погоды.
– Не согласится, если его спросят. – В голосе Сильвестра отчетливо звучало торжество. – Но выбора у него не будет.
А вот это конец! Конец милой уверенности, что время терпит. Убить на месте нельзя, как и молчать, а согласие, полное согласие, такого интригана насторожит.
– Ваше высокопреосвященство, Рокэ Алва из тех людей, у которых выбор будет всегда.
На место Рокэ Лионель себя ставил иначе, чем на место Хайнриха или какого-нибудь Заля. Слишком много было общего и слишком много непонятного. Прежде было. Теперь с Росио прояснилось настолько, насколько это вообще возможно. Может, Алва и прятал в рукаве пару карт, но Савиньяк это делал точно, причем эти карты сдал ему сам кэналлиец.
Без того, что затеял в лаикском Покое озарений Ворон, у Оленя бы не вышло прорваться внутрь залитого водой черного камня, а без обуявшей Вальдеса ярости – в Рассветные луга. Пока ты один – ты один; когда кто-то кого-то призывает, каждый становится чем-то бо́льшим и при этом немного перестает быть собой. Понять, как такое выходит, видимо, можно, но так ли важно солдату знать, почему вспыхивает порох, а знахарке – с чего выходцы шарахаются от рябины? Теория полезна, кто спорит, но не тогда, когда перед тобой вражеские колонны или нечисть. Уцелевшие либо найдут объяснение, либо просто запомнят, что делать, как запомнили заговор Четверых. Полагая себя чтящими и ожидающими, понастроив церквей и отринув древних демонов, люди веками именем этих самых демонов гонят смерть, и она хотя бы иногда уходит…
Лионель придержал Грато, любуясь пока еще зимним небом, поскольку больше любоваться было решительно нечем. Бескрайняя, изрытая оврагами и балками равнина, покрытая грязным, напитавшимся водой снегом, и пробивающиеся сквозь него остатки прошлогодней травы навевали нечто безысходное. Посмотришь и уверуешь в бренность всего сущего, а если и не уверуешь, то банально замерзнешь – на пороге весны в Варасте безраздельно властвует сырой пронизывающий ветер.
– Монсеньор, выселки вовсе дохлые, но обустроиться можно. – Нос у подскакавшего Уилера покраснел; предполагать, что маршал сейчас выглядит лучше капитана, было бы самообольщеньем, достойным покойного Фридриха. – Местные говорят, парой хорн дальше есть местечко получше.
– Пусть будет хуже. Отправь Муху вперед, мне нужен пустой дом.
– Есть там такой, – немедленно обрадовал «фульгат». Похоже, он успел догадаться, что праздничек выйдет странным. – Протопить как следует, и порядок!
– Тем лучше, – маршал сощурился и перешел на алатский: – Эскорт я оставляю в Кагете, но мне нужно дальше. Поедем вдвоем под видом алатских наемников, только шкура к тому времени должна как следует прирасти. С завтрашнего дня говорим друг с дружкой на сакацкий лад, а Черная Алати «вы» не знает.
– Точно, гици, – немедленно подтвердил «закатный кот», – да и зачем то? Глупость агарийская.
– Незачем, только не гици я. Судьбу пытать на пару едем, может, и до побратимской чаши допытаемся. Тюрегвизе есть, сабли с доломанами тоже, дело за удачей.
– А как тебя называть, друже? Не Лаци, часом?
– Палом буду. – Савиньяк тронул отрастающие второй месяц усы, к счастью, такие же темные, как брови. – Господарь я сакацкий или кто?
– О! А говоришь – не гици… Вот бы еще до того, что в Сакаци плясало, с чужих гор докричаться. Только бабка говорила, непросто оно.
– Рябину ломать она выучила?
– Кто ж еще? Волосы б тебе подчернить, витязь, или вовсе выбелить, будто седой. А то приметен больно.
О седине они с Рокэ не подумали, только об «охотничьей» краске, с помощью которой рыжих лис превращают в чернобурок. Витязи часто седеют рано и сразу, а йернскую «серебрянку» Баата для гостя всяко отыщет, только за зиму Ли успел устать и от белого, и от слепоты резвящейся в снегах смерти.
– Не нужна мне седина, – переделал Балинтову присказку Савиньяк и закончил уже на талиг: – И не будет ее.
– Да, Монсеньор, – подтвердил вновь ставший талигойским капитаном витязь и заворотил коня.
Подтаявший и подмороженный снег настоятельно требовал шага, и все же «фульгат» рискнул пойти кентером. Братец, не говоря уж об Эпинэ, не преминул бы спросить, готов ли капитан сунуться с маршалом в Закат, Лионель счел подобные объяснения излишними. Уилер всё для себя решил, бросившись на прицепившуюся к Малышу нечисть.
