– Глупость какая! – Руки подруги обхватили недостойную, они были так горячи, что жар пробивался сквозь кожу и мех. – Папенька никого не забирает, ему просто нужно утереть нос бабушке. Он сделает все, как я скажу, главное до него добраться. Может быть, его прогнали костры?
– Мы прыгали через огонь по слову Царственной.
– Тогда тебе лучше выйти, вдруг это ты их пугаешь, а я подожду еще.
– Ничтожная уходит.
– Возьми фонарь.
Мэллит покачала головой и поднялась, чтобы увидеть высокого и грузного, выходящего из темноты, но это был не Папенька.
– Ваше величество, – вскочившая Сэль присела, – вы не спите?
– Проснулся вот, – именуемый Хайнрихом обнял жену, и Мэллит, чтобы не мешать, отступила во тьму. – Что вы с Мелхен позабыли в Хильдином огороде?
– Тут убили бесноватых и очень злых, – Сэль не отстранялась от мужчины, но и не приникала к нему. – Это место дурной смерти, а я хотела поговорить с папенькой. У меня к нему важное дело. Понимаете…
– Не части́, – велел именуемый Хайнрихом. – Выходцам в Берлогу ходу нет. Так было и так будет.
– Наверное, это правильно, – вздохнула Сэль. – Ваше величество, а вы не знаете, куда бы они смогли прийти? Нужно либо самоубийство, либо что-то очень подлое и неприятное. Понимаете, я обещала монсеньору Лионелю, что папенька ему поможет, и это…
– Ох! – большой король прижал Сэль к себе и засмеялся. – Ох, горностайка… Ну будет тебе место дурной смерти, не найдем, так сами устроим, только праздник-то зачем портить? Савиньяку еще ехать и ехать, успеется!
5
Здравый смысл, как его понимали Рудольф с Вольфгангом, требовал убраться, пока на голову не рухнул потолок вместе с сияющим небом, но Савиньяк последнее время все сильней доверял собственному чутью, и оно выручало. Увести армию от обвала он сумел, потому что поверил сперва в угрозу, а потом в спасительность ничем не примечательной горной тропы. Сейчас он верил галерее, вернее ее раздувшемуся не хуже шеи капюшонной змеи началу, и не желал упустить то, что стремительно приближалось. Что именно, Ли не представлял, потому и ждал, стараясь даже не моргать, только глаза все равно не успевали. Как во сне, когда весна мгновенно сменяется осенью, где-то потеряв лето.
Савиньяк не забыл окончательную погибель Гизеллы, представлял он и уход Джастина и Удо Борна, но оставшееся от «Сильвестра» пятно умудрилось растечься в продольную туманную полосу, слизавшую стремительно осыпающиеся полотна вместе с рамами. Затем настал черед пола. Строгий мозаичный орнамент пошел рябью, черное шарахнулось от белого и раздалось в стороны, оставив посредине сверкающую дорожку, похожую на след несущейся по заливу кецхен, да и сама галерея распрямилась. Теперь от трона, к которому поднялся Ли, стал виден убивший своего дракона Франциск. Мраморный марагонец пристально смотрел на больше не притворявшуюся картиной фреску с двумя всадниками: Рокэ и успевшим оседлать Грато Валме. Мориск, кажется, не возражал, Ли – тем более. После Октавианской затеи Алве понадобятся друзья, и хорошо бы фреска оказалась предсказаньем, но, увы, изломные видения пока были чем угодно, но не пророчествами.
Серебристая дорожка замерцала, ожидаемо сужаясь, хотя проскочить к камину все еще было можно. Сердце заколотилось быстрее, но Савиньяк остался на месте, только посмотрел вверх: потолок больше не опускался, зато начали изгибаться стены, норовя образовать кольцо вокруг не то трона, не то уже алтаря. Пока это напоминало пару гигантских подков, слепую и обычную, с конными портретами вместо дырок для гвоздей. Лица всадников скрывали гальтарские маски… Нет, эти маски и были лицами! Безупречными и спокойными.
«Подковы» сближались, неторопливо вращаясь вокруг трона; порой в разрывах можно было разглядеть пылающий город. Кажется, это было единственным, что здесь не менялось, кажется, там был восток. Ли ждал, а стены кружились, как и голова; тянуло закрыть глаза, но он остался здесь, чтобы смотреть. Полукружья почти сошлись, но между ними что-то виднелась. Ветка. Та самая, что была у «Сильвестра». Она лежала на сияющем мраморе. Она мешала.
Нет, галерея – Савиньяк упорно называл это безумное место галерей – справилась бы, но, если можешь что-то сделать, сделай. Спуститься по четырем ступеням и пройти несколько шагов, это не трудно. Не трудней, чем вести атакующую колонну, схватить под уздцы пегую кобылу, смыть своей нежностью чужую подлость, не удерживать больше, чем сестру и вытолкнуть в жизнь больше, чем брата. Цветущая ветка… Символ жизни и весны, почему и чему она мешает? Что будет, если взять ее в руки?
Не будет ничего. Ты можешь коснуться пола, но не ветки. Выходит, вернуться к трону и ждать, пока не лопнет раскаленное стекло? Другого выхода нет? Возможно, но сперва снимем перчатку – пусть кровь проливать здесь нельзя, но ведь есть и живое тепло.
Пальцы спокойно сжимают мертвый прутик. Сухой, жалкий, с привязанными бумажными цветками. Почему в чужих руках они казались живыми? Потому что у тебя нет сердца или потому что есть? У тебя, не у того, чему лучше исчезнуть. Какая знакомая ошибка: уничтожить черное и пощадить розовое… Подделку надо куда-то девать, на полу ей делать нечего, а ты носишь с собой огниво.
Сталь бьет по кремню, брызнувшие в сторону искры кажутся алыми. Их много, очень. Бумага послушно вспыхивает, и немедленно даже не вспыхивает, взрывается, как фура с порохом, алтарь. Сноп алых молний устремляется вверх, разнося стекло потолка, и сливается с солнечным светом. Стены-«подковы» разом смыкаются в кольцо и уходят вниз, унося с собой сбросившие маски пары, остается густая синева над головой и гудящее белое пламя, остаются острые черные зубцы по краям. Ты на верху башни, ты уже бывал здесь, но не узнал.
Подойти к краю площадки, увидеть стены, будто отлитые из металла, но это – камень, черный и блестящий, как лучшая морисская сталь. Кольца Гальтар. Рокэ их видел, но на саму башню они с Салиганом не поднимались, на нее нельзя подняться. Виски ломит, перед глазами мелькают огненные росчерки, а так всё в порядке. Огонь горит, дорога открыта, пора возвращаться. Или еще немного постоять, любуясь древней загадкой и меркнущими звездами? Нет, пожалуй, не сто́ит.
Пламя горит ровно и сильно, не пугает и не грозит. В него не страшно шагнуть, только немного жаль будущей осени, хотя можно ведь остаться и подождать. Весна пролетит быстро, а лето еще быстрее, ты и не заметишь, как пламя станет рыжим, а звезды – алыми… Красивая ловушка или, если угодно, искушение, но нет.
Ослепляющий жар, стук крови в висках, даже не вой, бешеное ржанье ветра и тишина. Под рукой какие-то доски, в маленьком окошке – кусок зеленеющего неба, уже не ночь, еще не утро. Надо вспомнить всё, что он видел, и записать. Это важно, важнее прочего, но сперва глоток вина и хотя бы короткая скачка. Как странно видеть брошенный на деревенскую лавку плащ; похоже, ничего более странного он не видел, а на фресках был Алонсо с его величеством Карлом Вторым. И Рамиро Младший, сперва с Октавием, потом – с последним Эрнани. И вновь Эрнани, но уже со старшим Рамиро… Алвасетская бухта, и двое на берегу, Альбин Боррасска и кто-то еще, а дальше глаза перестали успевать за мельканьем. Какие-то люди в старинных одеждах, лица словно размазаны, но белое с золотом – это анакс, а рядом… пожалуй, что абвениарх… Фрески на летящей в бездну стене, почему они вспомнились первыми?
