– Мэллит очень устала у своих жаровен?
Почти шепот, почти объятия. Так гладят кошек и касаются цветов, так… снятся.
– Я делала что надо. – Это не сон, они вместе, хвала алой звезде! – Король гаунау доволен, завтра с ним будет легче.
– С Хайнрихом легко, даже если он голоден и не в духе, но я рад, что ему перепало немного удовольствия.
– Куда мы едем? – Зачем спрашивать, ведь главное – дорога и подобный Флоху за спиной. Если бы только этот путь мог стать вечным.
– Вас с Селиной нужно проводить.
– А… дальше?
– По-всякому. Вам сны, нам с Монсеньором – шадди и разговоры. Нужно многое решить, но все будет хорошо. Попробуйте отдохнуть, попробуйте прямо сейчас.
«Все будет хорошо…» Он ни разу не солгал, он ничего не обещает, просто дарит радость, как жемчуга. Серый конь идет шагом, словно понимая и храня… Это и есть счастье, даже большее, чем то, что дарят поцелуи и объятия. Голод, когда он утолен, забывается, выпитое вино кружит голову недолго, а песня вплетается в душу и звучит, даже если смолкли струны. Именно этой песней живет Роскошная, именно ее не может расслышать капитан Давенпорт, а ничтожная… Она видела Юлиану и Курта и любовалась ими, не надеясь, что услышит зов любви сама.
Снег глушит цокот подков, вдали, отбивая время, звонит колокол, что-то объясняет Монсеньору Селина, что – не разобрать… «Все будет хорошо», а она в самом деле устала. Сперва было слишком много жара, а потом вопросов и ответов. Большой король призвал недостойную так внезапно: сперва ушла Сэль, она хотела всего лишь вернуть залог, но ее задержали. Мэллит ждала, а вместо подруги явился нареченный Лауэншельдом и передал приглашение своего короля. Мелхен… баронесса Вейзель ответила, как ее учили во дворце, и поспешила на зов. Столовую заливал золотистый свет, за столом сидело трое мужчин и с ними Сэль.
– Ваше величество, – сказала она, – вот моя подруга, все делала она.
– Чудо какое, – огромный человек с бородой сразу рычит и мурлычет, он больше, много больше, чем казался с бастиона. – Иди сюда и садись… Эй, вы там! Приборы девицам, и начнем!
– Его величество хочет узнать про Шар Судеб, – голос бесстрастен, но взгляд ловит взгляд. Первородному Ли нужно, чтобы она ничего не скрывала и не боялась, и Мэллит не боится.
– «Шар Судеб всесилен, неразумен и вечен, – древние слова страшны и правдивы, прежде она об этом не думала. – Шар Судеб не остановит никто, но путь его можно изменить…»
3
Сказка про Аполку была длинной и путаной. Арно малость охрип, но до счастливого для уцелевших конца добрался. Зловредную мармалюцу исхитрились вернуть породившему ее болоту, после чего затеяли разухабистую попойку. А что? Выжили же!
– Если ты что-то из этого выудишь, можешь пожать руку Ли, – виконт тоскливо глянул на торчащее из корзины бутылочное горлышко и решительно вгрызся в яблоко, к счастью, сочное. – Братец после Гизеллы дня три заставлял меня вспоминать эту прелесть.
– Неужели граф Савиньяк не знал сакацкой легенды?
– Да все он знает, но это же Ли! И потом, меня этой Аполкой пугали позже, чем старших. Кстати, тебя-то я напугал?
– Еще не знаю. – Валентин тоже взял яблоко, но положил его перед собой, словно кинжал или пистолет. – Тебе не приходило в голову, что Питера убил я?
– Лукасу пришло. На прощание.
– Лукас мне не интересен. Тебе приходило или нет?
– Ну… Сам ты его вытаскивать не полез, но и Клауса не удерживал.
– Сперва удерживал, потом ты бросился за Лукасом, и я отвлекся на вас. Ты так и не ответил.
– Как на меня… – Вот ведь пристал! – Ты от Рокэ набрался. Он всем дает шанс, но только один. Питеру за два убийства, по сути, ничего не было, он и вообразил, что может всю жизнь выкобениваться. Повыкобенивался. Трудно было его не спасать?
– Нет. – Валентин повернул фамильное кольцо, будто красно-лиловый глаз открылся. – Трудно было убивать, но оставить в живых этого… члена нашей фамилии я не мог, некоторые подонки дорого обходятся не только их семьям. Мне кажется, регент и граф Савиньяк меня не осудят, но мне очень важно понимание твое и маршала Ариго. Ему я, к сожалению, ничего не могу рассказать из-за Ирэны, значит, решать тебе. Или ты принимаешь меня таким, каким я стал, то есть братоубийцей. Или отвергаешь.
– Слушай… – Такие разговорчики на трезвую башку? Да проще ло-кагет выучить! – Может, хватит на сегодня Дидериха?
– Это отнюдь не Дидерих и даже не Лахуза. – Валентин неторопливо поправил замерцавшую свечу, и по стене проползло что-то вроде тени от полупаука. – Я все же займу твое внимание на полчаса или около того. Выдержишь?
– Куда я денусь, разве что выходец заявится. – А хорошо бы! Против эсперы нечисть не сдюжит, зато отвлечет и докажет, что такое только топить! – Подожди-ка.
У балюстрады виконт оказался одним прыжком, он почти не сомневался, что все в порядке, и не ошибся: Питер смирно лежал на своих носилках среди свечей и сосновых веток и вставать не собирался. На всякий случай виконт снял с шеи эсперу, после чего посмотрел вниз еще раз. Там ничего не изменилось: мерцали свечи, темнела хвоя, смутным пятном белело лицо.
– Гизелла была шустрее, – сообщил Арно победившему свечи другу. – Я готов тебя выдерживать, давай.
– Спасибо. Ты, случайно, не заметил, сколько лебедей было на пруду?
– Представь себе, заметил! Они перли клином, впереди самый здоровый, и за ним еще пятеро, только Питер налетел на седьмого, почти такого же кабана, как вожак. Этот был чуть в стороне от стаи.
– Мне тоже так показалось, но лебедей в Васспарде шесть, а Габриэла… ненавижу это имя!
– Ну и к Змею его! Пусть будет… – Как же эту кормилицу утиную назвать? О! – Девица с корзинкой! Матери как-то презентовали такую статуэтку, потом ее Ли младшему Манрику подкинул. Когда из своих комнат во дворце уходил.
– Наша девица с корзинкой уверена, что Питер просто споткнулся.
– Лебедь это был! Здоровенный, и клюв с желтой нашлепкой. У нас, то есть в Савиньяке, они все же поменьше.
– И куда в таком случае он девался?
– Может, улетел?
– Чужака бы не приняли в стаю.
– Точно?
– Да, я успел перечесть описание лебединых повадок. Наши птицы в самом деле устремились к девице с корзинкой, а Питер в самом деле от них шарахнулся, но седьмого лебедя, на которого он налетел, не было. Вернее, это был я.
– Ты еще и раздвоился? – Лебедь был! Но тогда почему его не видела Габриэла? – Это как-то слишком… Даже для Заразы.
– Позволь все же мне договорить, для меня очень важно, чтобы ты понял или хотя бы запомнил. Мне стало скверно сразу же по приезде, но до ловушки с арбалетом я винил в этом Васспард и лишь силился понять, когда же его затопило ненавистью. Скорее всего, это случилось, когда сюда привезли Габриэлу и она узнала о казни мужа. Тогда я был младше Питера, вот мне и стало казаться, что здесь так было всегда. Арно, я не представлял, что может быть иначе, пока не вырвался отсюда, и ошибочно связал это ощущение с местом, а не с собственной кровью.
