– Что у меня нет данных, – ответила дочь, задыхаясь от рыданий.
И тут я поняла, что она просто не знает, что это значит. «Нет данных» для нее не несло никакой смысловой нагрузки. Бессмыслица, от которой она пришла в отчаяние.
Тренеры говорили четко – здесь не так, нога не вывернута, спину не прогнула. Все понятно. А «нет данных» – слишком абстрактное выражение, непонятное не то что ребенку, но и взрослому.
– Все? Больше ничего? – уточнила я.
– Что преподаватель зря тратит на меня свое время. От меня толку не будет, – прошептала Сима.
Про «толку не будет» меня потрясло. Пробило до нервов. Я совершенно не мать-скандалистка, привыкла решать все проблемы мирно. К тому же я понимаю педагогов, учителей, тренеров, поддерживаю их, чем могу. Даже защищаю от полоумных родителей, готовых тут же звонить в Министерство просвещения. И еще один важный момент. Многие дети обманывают. В этом нет ничего страшного. Ребенок, понимая свою вину, хочет избежать наказания, скандала. Он маленький человечек и еще не приучен нести ответственность за свои поступки, часто спонтанные, необъяснимые. Иногда ребенок сам не может понять, почему поступил плохо. Да и взрослые часто подают дурной пример. Разве мы всегда говорим правду? Разве всегда честны?
Поэтому я всегда за то, чтобы узнать второе мнение. Если вам кажется, что ребенок не договаривает, стоит подойти к учителю. И лишь после этого махать топором.
Но в случае моей дочери этого не требуется. Ее, так сказать, «отклонение» проявилось не только в педантизме, предельной пунктуальности, но и в патологической честности. Сима не умеет врать. Даже не понимает, в чем разница между «соврать» и «приврать». Как-то это встретилось в художественном тексте, и я так и не смогла объяснить ей разницу. Все знают: Сима всегда, во всех ситуациях говорит правду и только правду. Пусть в ущерб себе, но сомневаться в ее честности и дословному, а не литературно обработанному воспроизведению слов педагога, не приходится. К счастью, об этом качестве своей подопечной знали и тренеры.
Меня начало буквально трясти. Ни при каких обстоятельствах нельзя говорить маленькому ребенку, что из него не будет толку. Это профессиональное педагогическое преступление. Педагог, безусловно, может сказать про данные, но не ребенку, а мне, матери. И только если он преподает в профессиональном училище, а не в любительском клубе для всех желающих детей.
Я позвонила тренеру и сказала, что, пока хореографию ведет этот педагог, моя дочь на занятиях не появится.
Тренер, кстати, встала на мою сторону. Даже не так. Она встала на сторону ребенка, детей, и с этим педагогом расстались. Несколько мам, до которых донеслись слухи о конфликте, признались, что девочки плакали после классов. Хореограф могла дернуть за косичку, обидно обозвать, например, «толстожопой» или «пельменем с глазами». Если бы педагог хлопнула по ноге, руке, добиваясь правильного положения, я бы слова не сказала. Иногда мышцы реагируют на шлепок, «понимая», как правильно работать. Но косичка – не мышцы, и дерганье за волосы не имеет никакого отношения к хореографии. Не говоря уже про оскорбления. Одно дело сказать – «стопа как лапоть», что означает натянуть стопу и не несет никакой обидной нагрузки, другое – обозвать девочку толстожопой. Но самое ужасное, что может сделать учитель, педагог, – лишить ребенка уверенности в своих силах. Это настоящая травма.
Я все-таки призналась тренеру, что Сима принимает лекарства и что я отдала ее на гимнастику лишь потому, что у меня была цель – научить ее подбрасывать и ловить мяч. И то, с чего мы начинали, и то, что получилось сейчас, – не просто результат, а гигантский прорыв.
– Ну у каждого своя мотивация, – спокойно отреагировала тренер, за что я ее чуть не расцеловала. Она все еще не понимала, что сделала для меня и моей дочери. Просто работала. Не стала относиться к Симе иначе – требовала не меньше, а больше.
– Всё, больше не считаю! – как-то воскликнула я, когда поняла, что дочь начала слышать музыку. Кажется, это произошло в конце второго года тренировок и постоянных выступлений. До этого все программы я раскладывала на счет, и Сима считала про себя, чтобы попасть в музыку. Она не понимала, что такое «музыкально». Раз и, два и, три и. И вдруг на соревнованиях она задержалась, дотянула, услышала. Я это видела, чувствовала. Она убрала один элемент, чтобы закончить вовремя. До этого доделывала всю программу, даже если музыка давно закончилась. У дочери в голове оставался лишний счет.
– Вы видели? Она услышала! – закричала я, бросившись к тренеру.
– Зато три элемента завалила. На тренировках идеально делала. Сегодня вообще на ногах не стояла. Надо работать, – строго ответила та. И опять я была ей благодарна за эти слова. За то, что достижения, которые я считала великими, не признавались.
Работаем дальше.
Недавно я отправила видео врачу, которая когда-то сказала, что Сима не сможет поймать мяч. Этот пресловутый мяч, из-за которого я ночи не спала и пролила столько слез. Сима на видео подбрасывает мяч, прокатывает его по рукам, по спине, ловит ногами, спиной, крутит на пальце. Видео с булавами, которые она ловит из-под ноги, в перевороте, одной рукой, жонглирует. Видео с обручем, который летает, и дочь его ловит ногой, крутит, снова подбрасывает.
Врач мне не ответила. Возможно, она даже не получила это видео. Но я была рада, что отправила. Вот – наши достижения. Все возможно, было бы желание.
Есть еще одна очень болезненная тема, связанная с особенным устройством детей, – реакция родственников. И тут у меня нет рецептов.
Бабушки и дедушки, иногда папы и даже мамы сразу «уходят в отрицание», хотя я терпеть не могу это определение. Они, как заведенные, способны твердить, что все хорошо, лекарства – вред и ребенок как ребенок. Они не признают проблему. Так что не стоит ждать от них сочувствия и понимания. Одна моя знакомая, отправив сына к бабушке, расписала на ватманских листах мелким шрифтом график приема лекарств. А буквально через неделю получила раздрызганного ребенка. Он не спал, плакал, впадал в истерику, кидался игрушками. Все достижения, результаты как минимум полугода терапии, пошли насмарку. Лишь из-за того, что бабушка, нацепив очки, прочла аннотацию к лекарственным препаратам, испугалась до полусмерти и решила не пичкать «этим ядом» собственного внука.
Есть мамы и бабушки – ярые сторонницы антипрививочного движения. Есть поклонницы гомеопатии. Наконец, просто мамы и бабушки, которые считают, что «само пройдет». Дети как-то выросли без новомодных таблеток, дорогостоящих витаминов и прочих современных технологий, значит, и внуки вырастут.
Да, в моем детстве кальций для ребенка добывался из растолченной яичной скорлупы. Но при этом в каждом детском саду детям в приказном порядке выдавался витамин D и рыбий жир в жидком виде. До сих пор помню этот ужас – стоишь в очереди к медсестре и ждешь, когда тебе в рот втолкнут ложку с рыбьим жиром. И нужно непременно проглотить на глазах у медсестры. Если выплюнешь – получишь двойную ложку. Кстати, ложка тогда была одна на всю группу, а вовсе не одноразовая и уж тем более не стерильная. В обязательном же порядке нас, детей, водили на «синюю лампу» – в комнату, где мы раздевались до трусов и «загорали». А в период простуд – осенью и зимой – всем выдавались шарики или таблетки аскорбинки. То есть некие витамины дети все же получали, коллективно, в принудительном порядке.
