— Так ты понимаешь ее, что ли? — чрезвычайно оживился Далин. — Вот так удача, слушай.
— Пока не сильно, — охладил его пыл наш трюмный. — Очень уж мы разные. Но она хорошая!
— Значит так, — энергично рубанул по столу ребром ладони гном. — Это дело очень важное. Запомни, теперь ты каждый день в девять часов вечера подходишь и делаешь мне доклад по всей форме про Лариску, понял?
— А по форме всей это как? — уточнил Кирюшка. — Всю форму надеть?
— Тьфу ты, бестолочь, — сердито усмехнулся Далин. — Это значит, что надо отнестись очень серьезно. Расскажешь, о чем с ней говорил, чего она хочет или не хочет, можно уже с ней поговорить или нельзя.
— Понятно, — с готовностью кивнул домовёнок. — Только она пока всего два слова знает — привет и дружить.
— Где два, там и три, — предвкушающе потер руки гном. — А где три, там уже и поговорить можно. Переводчиком будешь. Это ж просто праздник какой-то, слушайте! Давно я этого ждал.
— Ладно, — остановил я взбудораженного гнома, — хватит с меня на сегодня. Я в душ и спать. И вы тоже давайте, день сегодня очень насыщенным выдался, так вот завтра может быть еще хуже, надо всем отдохнуть.
Антоха понимающе кивнул и принялся собирать со стола, Киря кинулся ему помогать, а мы с Далином вышли в коридор.
— Хочу выйти перекурить, — предупредил я его. — Дверь потом сам задраю.
— Давай, — кивнул он. — А я, наверное, раскладушку в моторный себе на ночь поставлю, интересно же очень.
— Смотри сам, — усмехнулся я. — Если что, Арчи нет, лечить от ожогов некому будет.
Гном лишь молча махнул на меня рукой, и я выпрыгнул на бетонные плиты стоянки в прохладные сумерки.
Глава 12, В которой один из героев узнает о себе что-то новое
Вообще-то сны мне снятся редко, и в основном с похмелья, вот такая у меня особенность организма. Но уже если приснятся, то хоть стой хоть падай. Яркие, цветные, насыщенные всякими событиями и запоминающиеся надолго.
Хороший сон — вещь очень интересная. Но вот настоящих кошмаров не было никогда. В детстве сестры любили рассказывать друг другу кому чего приснилось, меня в такие разговоры не принимали, но куда ты денешься с подводной лодки? На хуторе жили все вместе, так что я уши грел поневоле и очень удивлялся услышанному. Все их сновидения напоминали какой-то дурдом, бестолковую мешанину из образов и действий. Невнятные кошмары, бестолковые фантазии перемешивались в их рассказах с явными нелепостями и небылицами, но была у них одна общая особенность, все они были черно-белыми.
Я удивлялся про себя, ведь мои сны не шли ни в какое сравнение с их бестолковками. Если уж приснится чего, так это будет целая история, яркая и наполненная хорошими эмоциями. Было, конечно, несколько раз, когда я просыпался в холодном поту, но это я в этих своих кошмарах просто делал то, чего в обычной жизни делать не следовало. Тогда я решил для себя, что просто все бабы дуры, вот и сны у них такие же.
Самый ужас со мной случился в дружине, когда я молодым офицером прибыл по месту дальнейшего прохождения службы, на дальний аэродром подскока в местечко под говорящим названием Медвежий Угол. Все бы ничего, но под начало мне попал в числе прочих один выродок, Русланом его звали. Хоть и говорят, что гоблины с людьми не смешиваются, но я думаю это от того, что людские и гномские бабы с ними дела иметь не хотят даже под угрозой расстрела, не говоря уже об эльфийках. Мешаются же все остальные расы, хоть и редко.
Был он по гоблински невысоким, щуплым и каким-то сопливо бесцветным, но при этом невыносимо омерзительным в общении. Я с ходу совершил ошибку, не обратив на него должного внимания, хотя мне и советовали, и вскоре пожалел. Был он старослужащим, а вся остальная небольшая команда аэродромного обслуживания из молодых, поэтому мое назначение он воспринял в штыки, как посягательство на собственную невеликую власть. Понятия о добре и зле он по гоблински не имел, был подл и коварен, за что и загремел на дальнюю точку. Вообще, от прямых проявлений своих пороков его удерживала только неотвратимость сурового наказания. Любил втихомолку поиздеваться над молодыми служивыми или над деревенскими подростками, но от этого его местные быстро отучили, он тогда полгода за периметр носа не показывал.
Был еще случай, когда он, находясь один на проходной в карауле, пытался, трясясь от возбуждения, обыскать молодую девчонку, принесшую обед своему отцу, служившему у нас завскладом. Батя безутешно рыдающей девчонки с добровольными помощниками били его несколько часов с перерывами на чай и покурить и почти забили насмерть, но наша дура-докторша кинулась его спасать, прикрывая своим телом и кудахтая, как наседка. Был громкий скандал на местном уровне, но дело решили замять, чтобы не доводить до вышестоящих. Докторша от небольшого ума и от нечего делать возомнила себя спасительницей обиженных, как в романах, и предъявила обалдевшему коллективу нападение на часового при исполнении, пригрозив написать рапорт начальству, если бедного Русланчика не оставят в покое.
Действительно, почесали в затылках мужики, не могли его по-тихой удавить, что ли. Вот пусть теперь молодой, то есть я, за ним и следит. Бедный Русланчик мигом сообразил, что нашел себе защитницу в лице нашей озверевшей от неистраченной материнской любви докторше, и сделал выводы. При ней он преображался в печального парня, несправедливо обиженного жестоким миром вообще и злыми сослуживцами в частности. Докторша млела, оберегая его со всех сторон, но в мехмастерских и других удаленных местах аэродрома он появляться уже не рисковал, потому что до выслуги ему оставалось всего ничего. Наверное, из чувства благодарности к докторше о женщинах перед молодыми он высказывался всегда грязно и мерзко, смакуя все самое непотребное. Но это, я думаю, было от того, что дела соглашались с ним иметь только две-три самые паскудные бабищи из всего Медвежьего Угла, да и то за деньги.
Я же был совсем молодым и глупым, а потому, вооружившись педагогической теорией, зачатки которой нам преподавали в училище, подошел к делу перевоспитания бедного Русланчика со всем воодушевлением. Бился я с ним, бился, и вдребезги разбился.
Естественно, ничего хорошего из этого изначально получиться не могло, но я тогда этого не знал, потому что, повторяю, был молод и неопытен и слишком верил в людей. Не брало его ничего, ни разговоры по душам, когда я по-настоящему пытался разглядеть в нем человека, но только ужаснулся увиденному, ни обещания помочь начать с чистого листа, ни обращения к родственникам, которых я нашел-таки на свою голову.
Я не стал предлагать ему помощь в образовании, заранее зная, что тот откажется, а в приказном порядке начал заниматься с ним по программе реального училища, рассчитывая, что хотя бы этот, самый низший аттестат он получить все же сможет. Ну или по крайней мере три часа в день будет по вечерам занят действительно хорошим делом. Этот же скунс только преисполнился ко мне бесконечным презрением, которое я действительно заслуживал, но в глаза вел себя со мной как с докторшей, потому что я его тоже обижать не давал.
