Я увидел не только их, я увидел души умерших в этом монастыре людей, потерянных и неприкаянных. Увидел и почувствовал маленький народец, в отчаянии и тоске попрятавшихся по самым тёмным и дальним закоулкам этого подземелья. Увидел и понял, что могу говорить с ними, могу защитить и дать им цель.
А ещё я увидел, что всё в этом прекрасном, волшебном и живом мире рождается добрым и хорошим, и что зло — это просто болезнь. И что жить надо в чистоте, жить надо в гармонии с миром и людьми, и что зло пачкает и нарушает гармонию. Легко сказать, да.
И ещё я понял, что если постараюсь, то займу своё место в этом мире, стану для него своим, начну понимать его желания. Быть с ним на одной волне, как сказал Кирюха.
А потом я увидел, что эти самые волшебные искорки внутри всего, они не просто так, они правильные. Вот лежит сейчас на столе в соседней караулке кривая усохшая груша, и немного, по мере своих невеликих сил, страдает от этого. А ведь она должна была вырасти не такой, а сочной да ровной, правильной, как все остальные груши. И не виновата она, что, когда она была маленькой, надкусил её тупой бурундук да не съел, чтобы искра её жизни перешла в него, вот и выросла она такой.
Приглядываясь дальше, уже к людям, я заметил что у всех было несоответствие этого правильного внутреннего и неправильного внешнего. Где больше, где меньше, но у всех без исключения.
— На себя посмотри! — снова подергал меня Кирюха, мысли-то мои для него были сейчас открыты.
Я посмотрел и ахнул. Каждая часть, каждая клеточка моего тела кричала мне о том, что в правом моём боку сейчас неправильно, нету там гармонии! Каждая частичка моего тела откуда-то знала точно, каким я должен быть и хотела действовать. Надо срочно-срочно-срочно исправлять! И тело само знает, как сделать правильно, пусть голова даст команду! И сил!
— Ну, ладно, — только и смог сказать я, — давайте сделаем.
Мёртвая кровь внутри меня стала просачиваться в желудок, а на месте её стала расти новая печень, вытягивая из меня все соки и жирок. Спохватившись, я отменил стремление тела подрасти ещё на пять-семь сантиметров, не ко времени это сейчас, да и незачем, хоть я и понимал, что так будет правильно, таким я должен был вырасти. Отменил все прочие переделки, не стал убирать следы переломов костей, а два новых зуба, которые отчаянно желали вырасти прямо сейчас, тоже оставил на потом.
Печень немного подросла и остановилась, не было у меня запаса строительных материалов для неё, а всё, что можно вытянуть из мёртвой крови, организм уже вытянул. Да и небыстрое это дело, вот что я вам скажу. Но шевелиться и двигаться по чуть-чуть и потихоньку уже было можно.
Но я всё ещё не ощущал себя магом, не так я себе всё это представлял. Мне не нужно было кидать заклинания, рисовать руны, мне нужно было просто спросить, попросить или даже написать, чего я хочу. Поговорить, в общем. Но так, чтобы это никому не мешало, чтобы гармония не нарушалась. А ещё лучше, чтобы росла.
Тут меня как пыльным мешком по голове ударили, когда я сообразил, что вот эта рунная надпись на двери, символы и сочетания которых маги искали многие сотни лет, на языке этого мира и его настоящих обитателей значит просто-напросто — «Крепк!» Не «Крепко!», как надо было написать, но миру хватило и этого, он всё понял. А я знал, какую руну следовало добавить, и почему.
— Ого! — невольно выдохнул я. С такой стороны, как я понял, никто из магов на руны не смотрел, да и сами руны были у них корявыми, еле понятными. Как курица лапой, ей-богу. Лара ещё, блин, мозги запудрила своей электротехникой, да и Арчи со своими расчётами. А всё на самом деле немного не так. Оно и понятно, сколько людей — столько и мнений.
— Ага! — поддакивал всем моим мыслям Кирюха. — В грамоте сила! А вот нам она не даётся! И слава богу, а то что же это было бы!
Но чувствовал не только он меня, но и я его, а потому я даже истерически захихикал, когда понял, что могу теперь, например, убраться в своей грязной камере за пятнадцать секунд, и вообще беспорядок не переношу. Что смогу вымыть посуду за всем экипажем меньше, чем за минуту, а собственные мятые и грязные штаны вызывают у меня просто физическое страдание, до того мне захотелось их вычистить да выгладить.
— Ты нашу магию себе взял! — улыбнулся мне трюмный, но как-то немного тревожно. — Ты теперь один из нас!
— Почту за честь, — успокоил я его. И вот теперь следовало самому успокоиться и понять, что делать дальше. Печень у меня не отросла до прежней, глупо на это было надеяться, небыстрое это было дело. Да и сейчас она была не больше детского кулачка, просто неубитые ударом остатки её смогли заново организоваться, а расти она будет позже, когда я начну жрать. И не просто так, а в три горла. И не полезную кашку, идите вместе с ней к чёрту, а мясо с кровью, свежую зелень, сырую, гм, печень и запивать всё это буду эльфийским вином — для крови полезно.
Арчи расстарается, найдёт для меня всё самое лучшее, я не сомневался. Кое-как поднявшись со стула, я подошёл к двери и просто собственным обслюнявленным пальцем написал на ней рунами — «Хер откроешь!!!». Но ничего не произошло.
— Стоп! — попытался я успокоить своё ухнувшее в пятки сердце. — Что не так?
Потом хлопнул себя по лбу и щедро добавил силы в тут же засиявшие изумрудной зеленью руны. Вот так, мстительно подумал я, а вы как хотели?
Дверь постояла чуть-чуть в сомнениях, а потом, как мне показалось, пустила железные корни в каменный косяк, став с ним единым целым. И до меня дошло, что надо быть точнее в формулировках. «Крепкая стена!» подумав, на всякий случай накорябал я ещё и на косяке, и тот тоже с радостью изменился. Угадал я его потаённые желания, стало быть. И вообще, следовало от вещей и явлений просить только то, что они могут хотеть сами, это надо запомнить.
Обезопасив себя, я со стоном упал на стул, потому что силы кончились. Но зато теперь можно было спокойно думать. Стало светлее и уютнее, неоновое зелёное и синее сияние рун успокаивало и прибавляло уверенности.
— Я сейчас! — пулей метнулся к двери Кирюха и принялся выискивать там исчезнувшую щель, но не нашёл, — пожрать принесу!
Пришлось снова вставать и на четвереньках писать внизу «Тайный проход» и рисовать калиточку, чтобы он смог выскочить. Трюмный умудрился притащить по частям мне весь мой ранец, с вожделенными плитками шоколада вместе. Рыча и охая, я жрал лётный рацион и не мог остановиться, а шоколад хрустел и рассыпался на моих клыках, и осколки летели по всей камере. Сразу стало легче, но до полного выздоровления ещё было очень далеко. Мяса бы…
Но до мяса следовало ещё добраться, хоть организм требовал его прямо сейчас, да озаботиться своим положением. А ещё лучше — прикинуть, что я могу сделать. Время у меня есть, а вот у Николая его нет.
— Придётся тебе, заместитель, подвиг совершить, — всё ещё жуя, посмотрел я на насторожившегося Кирюху, приложив для верности к глазам руку в нашем тайном приветствии. — Во имя прекрасной дамы. Надо добежать до наших, и рассказать им всё, что здесь творится, успокоить их. А потом, наверное, обратно. Сможешь?
