В середину шатра вышел самый седой и уважаемый гном и пригласил всех присутствующих в соседнее помещение, где желала посмотреть на делегацию самая мощная гномская саламандра. Отказа мы не примем, гостеприимно добавил старейшина, будем решать всё здесь и сейчас.
Дальнейшее отец Николай запомнил плохо, как и все остальные. Но выглядели они перед саламандрой очень бледно, примерно как описавшиеся пудели. И сожгла она там двоих сразу, без разговоров, заместо здрасьте. А потому решили, что с этого самого дня церковь принимает этот мир таким, какой он есть. И решает возникшую проблему самостоятельно, в течении недели. Причём без большой крови, это главное условие. Иначе саламандры решат её сами, им несложно. Они же духи огня, мир даже не почешется, они плоть от плоти его. А эльфы помогут. Да, и амулеты эти, миру нашему неугодные, просьба все собрать и сдать саламандрам на уничтожение, иначе они сами их искать начнут, и тогда мало никому не покажется.
И вот сейчас люди стоят в первом кольце оцепления, а гномы с эльфами во втором. И не совсем ясно, кто кого охраняет и блокирует. И что теперь им, то есть нам, делать, совершенно непонятно. А эти идиоты в монастыре закусили удила и на контакт не идут, хоть и обещают им всё на свете, только покоритесь. Такие дела.
— Дааа, — только и смог протянуть я. — А Единый наш что? Ну хоть что-то было?
— Не понять, — пожал плечами отец Николай. — Но недоволен, и это явно видно. Понять бы ещё, кем.
— А вы как хотели? — наставительно упёр в него палец я. — Сидите тут, в людских княжествах, жирком обрастаете. И этот жирок за силу принимаете. А Мир, он огромен, понимаешь? Я в таких местах был, где не то что про Единого, там даже про людей-то не слыхивали! Меня там по всему стеклянному городу водили, по стеклянным дорогам, напоказ, а молятся там предкам, и они им отвечают, представляешь? А в другом месте с Великим Морем контакт налаживают, и оно им жить помогает, хоть и не явно, в третьем звёзды считают и делают так, как они им говорят. А в четвёртом такое творится, что я даже вспоминать не буду, и не проси, до сих пор стыдно, хотя ещё разочек я бы туда слетал пока холостой. Но ты представь, что они все сюда припрутся свои порядки устанавливать, по вашему образу и подобию, ты только представь себе! Ты понимаешь, что это будет?
— Теперь понимаю, — отец Николай, вдохновившийся моей речью, кинул на себя засветившийся знак Единого, а я повторил, хоть и обошлось без спецэффектов. — И наши понимают. Но что делать, не знают.
— Тогда чего припёрся? — неласково поинтересовался у него я, вновь разворачиваясь к «Ласточке». — Вот тоже, видишь, дирижабль, и церковного в нём нет ничего! А я себе без него уже жизни не представляю! И как мне быть? Кто я для вас?
— Есть одна идейка, — признался мне отец Николай, пристроившийся шагать со мной в ногу. — Потому и поговорить пришёл. С Ларой, с Арчи, со всеми.
— Я, когда пацаном был и на хуторе сидел, — всё пытался что-то объяснить ему я, — думал что этот Мир прост и прекрасен. Есть люди, есть где-то далеко эльфы с гномами, и остальные такие же, но совсем чуть-чуть, а люди главные. И Единый наш сверху сидит.
Отец Николай меня не перебивал, но внимательно слушал, причём так, что хотелось говорить. Насобачился, наверное, на исповедях.
— А потом я попал в лётное училище, и увидел, что Мир не так прост, как мне казалось, хоть и по-прежнему прекрасен. И Единый наш был по-прежнему силён, но уже не так, понимаешь? А потом я побывал в таких местах, что ты даже представить себе не можешь, и мысли о простоте Мира я отбросил далеко и навсегда. И уже насчёт Единого засомневался, ведь не слышали о нём нигде, кроме наших земель. И как мне быть?
Но он лишь молча пожал плечами, не став вести душеспасительные речи, до которых все попы были большие охотники. Я не сомневался, отцу Николаю было что сказать, ведь в церкви навострились побивать такие детские аргументы одной левой, не я первый, не я последний. Но вот именно сегодня мой собеседник молчал, и это был хороший признак. Ну, то есть признаков сомнения в вере я не видел ни одного, но он хотя бы задумался. Может быть, о Мире в целом, или ещё о чём, лишним не будет. Или вообще о своём думал, пропустив мои слова между ушей, чёрт его знает.
— Заходи, — кивнув вытянувшемуся перед отцом Николаем охраннику, я открыл дверь. — Пообедаем хоть. Но разговаривать я с тобой не буду, запомни. Ну, то есть о погоде и о бабах можно, а о деле нет. И скажи мне, чего это они перед тобой все так тянутся?
— А как же, — он поднялся на борт и с интересом огляделся. — Как же им перед Белорецким владыкой-то не тянуться? Пусть и новоявленным. Субординация такое дело, понимать должен.
— Ого, — заценил я. — Так ты у нас теперь ваше преосвященство или как-то ещё? Не крутоват ли взлёт?
— Не юродствуй, — махнул рукой уже Владыка Белорецкий Николай. — Тебе не идёт.
— А ты руками не маши, — предупредил я его. — Домашешься. И благословить тут по привычке не вздумай ничего. А то Кирюха наш просто выметет потом пепел с горелыми подмётками, а вам нового владыку искать. Но мощно, конечно, самого Владыку Белорецкого на борту принимаем, слышишь, Киря? Чаю там нам сделай, пожалуйста.
Затаившийся было в великом испуге под топкой у спящей Лариски Кирентий дёрнулся, подумал, да и смело вылез. Не на глаза, конечно, а вообще. Потоптался на месте, чего-то решил про себя, да и дунул на кухню, поддерживать традиции гостеприимства.
— Правильно, — в голос поддержал я его, — ты же тут хозяин, не кто-нибудь. И проходите уже на кухню, Владыка Николай.
Я отчего-то решил, что хватит хамить и панибратствовать, в самом деле. Узнал бы дед, за уши меня оттаскал бы, честное слово.
— Спасибо, — поблагодарил меня Николай, осторожно проходя вслед за мной на кухню. Руки он спрятал за спину, на всякий случай, и сцепил в замок. Насупленный, но гордый Кирюшка и не думал скрываться, молодец. А стол он накрыл по первому разряду, с учётом гостя, сообразил же. То есть всё было постное, но вкусное. А я сел так, чтобы быть между ними, на всякий случай.
— Ты, Кирюша, не уходи, — попросил я его. — Посиди с нами. Тут Владыка Николай мировоззрение меняет, лишним не будет.
И на всякий случай приложил руку к глазам в нашем тайном приветствии, чтобы подбодрить трюмного и напомнить, что он не один, а со своим командором.
— Спасибо вам, Кирюша, — поблагодарил Владыка Николай со всем должным приличием выпавшего от этого в осадок домового. — За хлеб и соль. И за монастырскую кухню, уважили сан.
Покрасневший от небывалого доселе почёта домовой только и смог, что прижать лапки к груди и ответно поклониться.
— Ты бы видел, — усмехнулся я, вспомнив недавнее, — как они твою речь на награждении слушали. Рты от усердия пооткрывали и друг дружку руками подпихивали. Я аэропортовских домовых имею в виду.
— Это очень хорошо, — кивнул мне Владыка Николай. — Я ведь чувствовал что-то такое, но обращать внимание при Ларе и Ларисе не стал. Опасался, единственно, не смеются ли?
