И дело было не только в красоте удара, мягком приземлении мяча буквально в нескольких сантиметрах от воды и его элегантном подкатывании на расстояние всего нескольких футов от лунки. Дело было в захватывающей смелости решения спортсмена.
В те времена, когда Ник Фалдо и Северьяно Бальестерос находились на пике своих карьер, комментаторы часто рассуждали о том, почему испанец имел такую сильную эмоциональную поддержку публики, а Фалдо – нет. Почему Бальестерос был так обожаем и любим, а Фалдо лишь некоторые уважали и восхищались его игрой? Журналисты выдвигали мнение, что англичанин был слишком сдержан по сравнению с темпераментным испанцем, но дело, видимо, не только в этом.
Более правильный ответ мы получим, если взглянем на то, как эти два спортсмена подходили к игре. Фалдо был архистратегом, взвешивающим каждый удар на весах собственных амбиций и методично расчерчивающим свой путь по полю, как будто игра в гольф была предметом применения алгебры и геометрии.
Бальестерос был совершенно другим, он выполнял удары от души, действуя скорее на основе инстинктов, а не расчетов и выбирая дерзкие удары только ради их красоты. Короче говоря, Бальестерос любил риск – а мы любили его за это.
Риск – странная и опьяняющая вещь. Он притягивает сердца болельщиков не только потому, что предлагает захватывающую возможность наблюдать за невероятными достижениями рискующего, но еще и потому, что показывает нам оборотную сторону неудачи. Когда вращается рулетка и танцует маленький белый шарик, мы погружаемся в эфемерный мир неопределенности, в котором богатство уступает место нищете, триумф сменяется отчаянием, а заветный зеленый жилет (победителя турнира серии «Мастерс») – каменистыми глубинами ручья Рэ.
Большинство из нас, по экономической терминологии, страдают «непереносимостью риска». Мы избегаем рисков, мы стараемся строить нашу жизнь, чтобы снизить их влияние на нее до минимума, мы страхуем наши ставки. Именно поэтому и существует большая отрасль экономики, известная как страховой бизнес, который заглатывает в свою пасть миллиарды фунтов стерлингов. Но именно поэтому на каком-то первобытно-глубинном уровне мы восхищается теми, кто смело встречает неопределенность, дерзко движется вперед трудными путями, рискует миром ради того, чтобы этот мир приобрести.
Наверное, Алекс Хиггинс не лучший парень в мире, однако он завоевал наши сердца своими импульсивными, почти самоубийственными ударами на пути к победе в первенстве мира по бильярду в 1982 году. Айртона Сенну вряд ли можно отнести к самым успешным гонщикам «Формулы-1» всех времен и народов, но он один из самых почитаемых. Сенна, словно любящий риск картежник, составляет контраст с известным своим академичным вождением Аленом Простом, который даже получил прозвище «профессор». Шведский игрок в настольный теннис Ян-Уве Вальднер заслужил безусловное восхищение в мире не только потому, что одержал так много побед, но и потому, что так дерзко рисковал с возможными поражениями.
А Микельсона американская публика любит не только потому, что он очень симпатичный человек с хорошей репутацией, но и потому, что в смелости и дерзости решений он не уступает Бальестеросу, Арнольду Палмеру и другим величайшим легендам, которые сияют в истории гольфа.
Это происходит потому, что, как и при выполнении удара с засыпанной иголками площадки у тринадцатой лунки в Огасте, Микельсон позволяет нам заглянуть в ту жизнь, которой мы могли бы жить, если бы покинули свой кокон безопасности и стабильности.
В своем произведении «Бытие и ничто» Жан-Поль Сартр писал, что большинство из нас склонны неправильно рассчитывать математику риска. Мы боимся сделать хотя бы шаг из зоны комфорта из-за отвратительного трепета перед тем, что может лежать за ее пределами; притом что невыразимая словами реальность такова, что конец нашего существования всегда один, что бы мы ни делали и как бы ни пытались оградить себя от него.
«Страх? – спрашивает писатель. – Если я что-то и приобрел, проклиная себя, так только то, что мне нечего больше бояться».
О наших реакциях на превратности судьбы
25 мая 2016 года
Большинство из нас думает, что мы лучше, чем есть на самом деле. Такое представление у людей становится настолько распространенным, что психологи даже дали ему название – «иллюзорное превосходство». Когда ученые исследовали, как группа автолюбителей оценивает собственные водительские навыки и уровень соблюдения безопасности, 93 % опрошенных ответили, что относят себя к категории выше среднего.
Этот же феномен отмечается и в оценке людьми своих интеллектуальных способностей. В одном из исследований ученых из Университета штата Небраска «68 % участников эксперимента отнесли себя к высшим 25 % по способности к обучению, а 90 % опрошенных посчитали свои способности в этом отношении выше средних».
Все это пришло мне в голову в связи с появившейся вчера в газете The Times эксклюзивной информацией о том, что Крис Эштон – после того, как не попал в сборную Англии для поездки в Австралию, – отказался от приглашения (скорее всего, в знак протеста) команды «Сэксонс» из дивизиона «В» поехать с ней в Южную Африку, что потенциально означало сожжение им мостов в отношениях с Эдди Джонсом, главным тренером сборной.
Процесс отбора в сборные, как вы знаете, неизменно приводит к обидам и затаенной злобе. Это происходит даже тогда, когда спортсмен объективно оценивает свой вклад в игру и всего лишь расстраивается из-за непопадания в команду.
Но, если в дело вступает эффект иллюзорного превосходства, реакции становятся намного более острыми. В конце концов, если все мы считаем себя значительно лучше, чем есть на самом деле, нам практически невозможно принять тот факт, что человек, вычеркнувший нас из команды, действовал объективно.
Это можно наблюдать и в компаниях, когда даже самые неэффективные работники возмущаются (и вполне искренно) тем, что их не продвигают по службе: «Разве босс не понимает, какой я отличный специалист?»
Это можно заметить и в политике, где почти каждый депутат парламента, пробывший в нем восемнадцать месяцев и не ставший министром, начинает сомневаться в умственном здоровье премьера. Это характерно и для газет, где редакторов не любят как минимум 90 % журналистов. Почему? Потому что каждый журналист считает, что он, безусловно, лучший в этой газете и поэтому ему должно быть предоставлено больше места на ее полосах. «Конечно, моя статья должна была попасть в эту колонку. Она значительно лучше той дряни, которую они помещают на странице 98!»
Явление иллюзорного превосходства достигает своего апогея в спорте. Когда мне было шестнадцать лет, меня отобрали для участия в первенстве мира по настольному теннису в Нью-Дели. Это было трудное решение для тренеров, потому что руководители команды могли послать на первенство двух игроков постарше меня (их звали Джимми Стоукс и Джон Саутер), примерно равных мне по игре. И впоследствии они поехали на юниорский чемпионат.
Многие были не согласны с тем решением моих наставников и все же согласились, что оно было объективным.
