Крах карьеры Чжуана, произошедший в течение последующего десятилетия и закончившийся его арестом и ссылкой, символизирует жестокие капризы культурной революции. Был ли Чжуан одной из невинных жертв той сложной эпохи или политическим преступником, заслуживавшим наказания? Общественное мнение в Китае, которое во многом основывается на наслоениях слухов и намеков, проистекающих из печального прошлого страны, резко разделилось по этому вопросу. Сейчас я впервые полностью приведу необычайную историю Чжуана Цзэдуна.
Я встретился с ним в кафе отеля Poly Plaza Hotel в восточном пригороде Пекина, и меня сразу же поразило, как молодо он выглядел. Юношеское лицо и мускулистый торс совершенно не соответствовали его 66 годам и не содержали ни одного видимого намека на неисчислимые перипетии судьбы и горести, которые он пережил. Его оживленная жестикуляция и очевидная уверенность в себе привлекали внимание, однако я думаю, что его слова захватывали бы аудиторию даже в том случае, если бы произносились шепотом.
«Все изменилось весной 1966 года (после того как он в третий раз подряд стал чемпионом мира), когда мы услышали шокирующее известие, – рассказывал Чжуан. – Однажды мы, как обычно, тренировались на базе национальной сборной и вдруг получили письмо из министерства, в котором говорилось, что спортивные учреждения превратились в бастионы антимаоистского ревизионизма и должны быть ликвидированы. В последующие пять лет Китай не принимал участия в международных соревнованиях по настольному теннису». Сумасшествие началось.
Официальным оправданием культурной революции была необходимость повторной радикализации китайского общества для того, чтобы не допустить его скатывания к старым капиталистическим порядкам. На деле же это была ничем не прикрытая попытка Мао Цзэдуна устранить все препятствия, стоявшие на пути его неограниченной власти. Революция началась с пропагандистской кампании, призванной создать в стране атмосферу массового психоза: учеников и студентов науськивали с оголтелой критикой на их преподавателей, а чиновников – на осуждение своих начальников. Эта кампания создала в стране обстановку взаимной подозрительности, которая быстро породила по всему Китаю разгул невероятной жестокости.
В прежде известном своей спокойной атмосферой мире настольного тенниса тоже начинался террор. Соперничающие группировки стали бороться за лидерство; Фу Цифан, тренер Чжуана, и Цзян Йонгнин, член национальной сборной Китая, были помещены под арест хунвэйбинами – радикально настроенной молодежью. Скоро их судьбу повторил Жун Готуань – первый гражданин КНР, выигравший титул чемпиона мира в Дортмунде в 1959 году, и один из самых известных людей в Китае.
Все они были по надуманным обвинениям осуждены за шпионаж и подвергнуты пыткам и публичному унижению. Их, заточенных в одиночные камеры, принудили к признанию в совершении вымышленных преступлений и «революционному перевоспитанию» на считавшихся бессмертными идеях Мао. Медленно, но неотвратимо они начали сходить с ума. 16 апреля 1968 года Фу повесился, и это стало одной из страшнейших трагедий спорта, порожденных культурной революцией. Через месяц самоубийство совершил и Цзян.
Жун, который по завершении своей блестящей спортивной карьеры очень много сделал для китайской национальной команды в качестве руководителя и тренера, сломался последним. Скромный и очень принципиальный человек, которого искренне уважали товарищи по команде и спортивные чиновники, повесился 20 июня. В своем прощальном письме он написал: «Я не предатель. Не подозревайте меня. Я прошу прощения у вас всех. Я ценю свою честь больше жизни». Хотя свидетельств того, что Чжуан применял насилие против своих коллег по теннису, не имеется, его убеждения со всей очевидностью показывают степень контроля над умами людей со стороны маоистской пропаганды.
«В те времена я чувствовал себя несчастным, потому что был в близких, дружеских отношениях с людьми, которые были замучены до смерти, – говорил он. – Однако у меня было полное доверие к председателю Мао. Именно он начал тогда ту кампанию, и я чувствовал, что моя вера в него больше, чем мои чувства по отношению к моим друзьям. Я по-прежнему верю в то, что в своем сердце председатель Мао хранил прежде всего интересы Китая».
У Чжуана есть привычка мягко класть руку на предплечье собеседника, когда он высказывает что-то исполненное глубокого смысла. Его выдержавшая испытание многими годами вера в мудрость Мао абсолютна; она сквозит в равной степени в его ребяческом вызове в глазах и в его словах. Когда я задал Чжуану вопрос о зверствах Мао, ответ его был моментальным. «Совершенных людей не существует, но есть люди великие», – сказал он. Сам бывший председатель КНР не мог бы дать лучший ответ.
После той знаменательной роли, которую Чжуан сыграл в 1971 году в «пинг-понговой дипломатии», он заметно поднялся по служебной лестнице и стал еще ближе к своему любимому вождю. Из мира настольного тенниса он ушел, заняв пост министра спорта и будучи избранным в Центральный Комитет Коммунистической партии – центр политической власти Китая. Такой взлет карьеры создал условия и для последовавшего позднее, наверное, наиболее катастрофического падения с высот власти, которое когда-либо переживал кто-нибудь из спортсменов.
«Быть членом Центрального Комитета было огромной честью, но это несло с собой и огромные риски, – рассказывал Чжуан, – равносильно тому, как оказаться на вершине горы и обнаружить под собой только глубокую пропасть (позднее я узнал, что жена Чжуана умоляла его не становиться членом ЦК КПК). Если человек при этом хотел выжить, то мог это сделать, только войдя в такой круг политических деятелей, который нравился председателю и мог обеспечить человеку защиту».
С учетом безупречного маоистского бэкграунда Чжуана было, видимо, неизбежно, что он примкнет к «Группе четырех», фанатичной политической группировке под предводительством Цзян Цин (третьей жены Мао), которая заправляла культурной революцией от имени председателя. Оказав «Группе четырех» общественную и политическую поддержку, Чжуан связал свое имя с одним из ужаснейших эксцессов того времени.
Его близость к Цзян Цин была настолько велика, что вскоре появились слухи о связывающих их интимных отношениях. Хотя Чжуан и признавал, что многократно встречался и беседовал с женой Мао, он всегда отрицал, что отношения с ней были чем-то «выходящим за рамки политики». «Она была мне как мать, – говорил Чжуан. – Она прожила чистую и красивую жизнь, и на нее несправедливо были спущены все собаки за ее роль в культурной революции».
Однако Чжуан оказался не просто марионеткой в руках своих политических хозяев. Вскоре он взялся за организацию митингов по «массовому осуждению», в ходе которых воображаемые политические противники жестоко избивались, грубо принуждались к самобичеванию и обривались наголо. Чжуан безжалостно расправлялся с соперниками в спортивном сообществе, в том числе в мире настольного тенниса. Сю Йиншэн, с которым Чжуан выиграл первенство мира в парном разряде в 1965 году, был публично унижен и выслан из Пекина.
Чжуан несколько раз отказывался рассказывать мне в деталях о своих преступлениях. Только что присутствовавшая в его словах уверенность сменялась длинными паузами, а взгляд замирал посередине между ним и мной. Впервые я почувствовал, что прожитые годы лежат тяжелым грузом на его сильных плечах. «Я оказался на неправильной стороне, – наконец произнес он, и на его лице застыло то удивленное выражение, которое появляется у фанатиков, признавших свои ошибки. – Я совершил много ужасных вещей, о чем теперь сожалею». Господство террора долго не просуществовало.
