Что касается Вудса как спортсмена, в нем ничего не изменилось, за исключением текущей спортивной формы. Мы не перестали любить его из-за того, что он несколько сдал в физической форме или изменил геометрию своего удара. Мы перестали любить его – во всяком случае, я перестал любить его – в тот момент, когда пошатнулась его репутация как целостного человека. Я думал, что это не имеет значения. Имеет.
И это глубоко задевает меня каждый раз, когда я об этом думаю, – потому что я ощущаю себя лузером. Рекламная отрасль и в особенности суперумные кураторы Вудса в корпорации IMG рассчитали, что, создав образ Вудса как любящего семьянина, отстаивающего высокие нормы нравственности, всеамериканского героя, его можно превратить в одну из самых мощных сил мировой рекламы. И они выжимали из истории Вудса все, что только можно, вплоть до особого положения глаз его жены Элин на шикарных фотографиях для глянцевых журналов.
Умудренные опытом люди хорошо понимали, ради чего все это затевалось. Я написал десятки статей о Вудсе как парне из рекламы глобального капитализма и проводнике нелепых и надуманных теорий, описывающих психологию потребителя. Я видел внутренности этой машины и понимал механизм ее воздействия на потребителей от Балтимора до Пекина. Я не понимал единственного – что я лишь один из многих лузеров. Не понимал, что превратился в жалкий инструмент в руках глобальной рекламной индустрии.
Иначе как еще объяснить конец нашего романа? Если моя любовь к Вудсу почти полностью испарилась в связи со скандалами вокруг его амурных похождений, значит, эта любовь, хотя бы частично, основывалась на мифе о его безукоризненной репутации. Помимо моей воли, эта любовь должна была проникнуть в глубь меня, обманув радар моего сознания. «Эффект Вудса» продемонстрировал свое действие не только на «среднего американца», он воздействовал и на меня, а возможно, и на вас тоже.
И не только в том плане, что мы болели за Вудса на гольфовом поле. Когда я пишу эти строки, я вдруг вспоминаю, что использую продукцию фирмы Gillette. И не только одноразовые бритвы и гель для бритья, но еще и те умопомрачительно дорогие лезвия, которые вы должны менять каждые несколько недель (и которые требуют затрат на производство не более пяти пенсов, хотя продают их по £2,50). Мне как-то ни разу всерьез не приходило в голову, почему я использую именно этот бренд, хотя на рынке имеется много альтернативных изделий, которые так же хорошо выполняют свою работу. Но я покупаю их бездумно и почти автоматически. Реклама с Вудсом проникла глубоко внутрь меня – и превратила меня в свой жалкий инструмент.
А когда я занимаюсь спортом, что делаю почти каждую неделю, я надеваю спортивную одежду фирмы Nike. Футболка Nike почти ничем не отличается от других футболок, за исключением одного важного момента: птичка Nike, которая не дает мне ничего с точки зрения улучшения результатов, заставляет меня доставать свой кошелек и платить существенную наценку «за фирму». Конечно, это имеет отношение не только к Вудсу. Другие «послы брендов», например Майкл Джордан, тоже оставили на мне свою психологическую метку. Но истина остается той же. Я – инструмент.
Многие люди смешанного расового происхождения разлюбили Вудса по простой причине: они поняли, что «средний американец» перестал его любить. Они вернутся к нему, как только он искупит свои грехи, в какой бы форме это ни произошло. Хорошо помогла бы победа в турнире серии «Мастерс», особенно в культуре, которая имеет простительную слабость – сентиментальность. Но беспрецедентная способность Вудса формировать потребительское поведение по всему миру почти наверняка утрачена навсегда. Мы по-прежнему покупаем «его» товары, но это происходит потому, что покупательские предпочтения обычно несколько переживают рекламные ходы, которые их сформировали.
Люди часто говорят о силе рекламы, но мы думаем о ней применительно к другим, а не к себе. А вот попробуйте просто посидеть и подумать о товарах, которые вы покупаете, или даже об убеждениях, с которыми вы живете. Думайте достаточно долго, и если вы внушаемый человек, как и я, то вскоре начнете рассматривать рациональные решения как продукт подсознательных импульсов, невидимых и неощущаемых. Маркс называл это «ложным сознанием», что я считаю очень точным определением. Возможно, за прикрытием густой бороды он тоже осознавал всю мощь рекламы.
Я не предлагаю ничего зловещего или преступного. Реклама, во всяком случае в ее нынешнем виде, открыта и транспарентна, – мы знаем, что делают большие компании и как они делают это. Однако, возможно, в этом и таится наибольшая опасность. Это знание не открывает нам всех глубин этой отрасли. И действительно, иногда мне кажется, что те, кто наиболее горячо верит в свободу своей мысли, на деле становятся самыми безнадежными жертвами, попавшими в западню невидимых сил, управляющих нашим поведением.
На каком-то уровне все мы беспомощны перед «эффектом Тайгера Вудса».
Джейк Ламотта
11 сентября 2007 года
Он стоит в дверях своей квартиры на углу 57-й улицы и Первой авеню и излучает угрозу, которая всегда была ему присуща с тех пор, когда он выковал свою демоническую репутацию на улицах Бронкса в предвоенном Нью-Йорке.
Джейк Ламотта: насильник, сам признавшийся в этом в своей автобиографии 1970 года, избиватель жен, женоненавистник и бывший чемпион мира в полусреднем весе; первый боксер, который сразил великого Шугара Рэй Робинсона; человек с самым непробиваемым подбородком в истории бокса; социопат, увековеченный Мартином Скорсезе в эпохальном фильме 1980 года «Бешеный бык». «К чему такая срочность?» – ворчит он, и я инстинктивно ускоряю шаги, чтобы пожать ему руку.
Он жестом приглашает меня войти в его студию. Она небольшая, но уютная, расположена на 17-м этаже здания со швейцаром в престижной части Центрального Манхэттена. На той же улице напротив живут сэр Гарри Эванс, бывший редактор газеты The Times, и Тина Браун, писательница и обозреватель, а за углом расположен дом покойной Кэтрин Хэпбёрн.
86-летний Ламотта одет только в пару цветастых шортов-бермудов, что лишь подчеркивает его сложение – явно перевешивающую верхнюю часть тела с большой головой на коротком туловище. Торс у него мускулистый и чистый. «Садитесь», – указывает он мне жестом на кресло в той части квартиры, которая украшена множеством зеркал. Его обветренное лицо совмещает в себе раздражительность, самодовольство и шарм.
Осень 1938 года. Франклин Д. Рузвельт – президент; в свет вышел знаменитый мультфильм «Белоснежка и семь гномов», только что подписан Мюнхенский пакт, Великая депрессия пожирает американское общество. 17-летний Ламотта живет вместе с семьей в кишащем крысами дешевом доходном доме в трущобах Бронкса и, несмотря на молодость, уже заработал себе репутацию отпетого мелкого преступника.
Однажды он целый день проводит за тем, чтобы придумать, как ограбить Гарри Гордона, местного владельца тотализатора, который всегда имеет в кармане деньги после обхода своих клиентов, живущих в окрестностях. Гордон каждый день возвращается домой одной и той же дорогой, и вот, когда часы пробивают полночь, силуэт Ламотты появляется в темном углу улицы. В руках он держит кусок водопроводной трубы, завернутой в газету.
