Созданный несколькими годами раньше и без какого бы то ни было ведома и санкции КГБ Клуб современной музыки был институцией совершенно другого типа. Действуя в рамках вполне официальной и потому очень косной системы профсоюзного Дворца культуры, он по необходимости мимикрировал под вполне невинное любительское объединение. Местное начальство, в свою очередь, не имея над клубом контроля и санкций всесильной «конторы», чувствовало себя потому незащищенным и опасалось, прежде всего, за себя. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Да, конечно, на фоне будущего поп-механического безумия скромные концерты малых курёхинских ансамблей на сцене Малого зала ДК им. Ленсовета выглядят всего лишь как проба пера. Но я, тем не менее, Клубом горжусь и считаю, что роль в удобрении почвы для будущей свободы, в создании условий и атмосферы для формирования музыкального и сценического языка будущего лидера «Поп-Механики» он сыграл немалую.
Консульские связи
Я написал, что в момент закрытия Клуба в кабинете Кима Измайлова беседу со мной вели люди из КГБ. На самом деле в виде таковых они тогда не представились, удостоверений не показывали и, кажется, даже имен своих не называли. Может быть, и были они вовсе не из КГБ, а, скажем, из Петроградского райкома КПСС. Встреча носила вполне безличный характер, и задававшиеся мне вопросы касались не столько меня, сколько произошедшего события, его характера и официального статуса того или иного его участника. Главное, насколько я понимаю, в чем они пытались тогда разобраться – откуда взялась и что собой представляла скрывавшаяся под умелой мимикрией двойственность КСМ, которая и позволила нам продержаться целых три года.
Результат разбирательства был вполне очевиден, о чем свидетельствовали и решительные действия в отношении Клуба и наши дальнейшие шаги. Мы уверенно двинулись в сторону союза с неофициальными писателями, художниками, рок-музыкантами, а контакты с Западом с закрытием Клуба не только не прекратились, но со временем лишь усиливались.
Моя переписка с Кумпфом, и наша с Курёхиным переписка с Лео, со многими другими западными музыкантами становилась все более интенсивной. Иногда помимо курьеров приходилось прибегать и к обычной почте. Участились телефонные звонки. Не знаю, справедливо ли, нет ли, но я полагал, что если у письма есть какой-никакой шанс бесконтрольно проскочить через почту, то интерес к телефонным звонкам из Западной Германии, США или Англии, равно как и возможности их контролировать, у «конторы» куда выше. К тому же советская пресса стала уделять пристальное внимание Севе Новгородцеву – коллеге Лео по Би-би-си. Обличительные статьи, сначала в журнале «Ровесник» («Кто он такой?»), потом в газете «Комсомольская правда» («Барбаросса рок-н-ролла») вскрыли настоящую фамилию Новгородцева – Левинштейн. Точно так же, подумал я, может быть прослежена связь и между моим постоянным корреспондентом в Лондоне Лео Фейгиным и ведущим джазовых программ Би-би-си Алексеем Леонидовым.
Примерно в это же время у нас резко усилились контакты с консульствами, в первую очередь с американским.
Мой приличный английский и изобилие контактов в среде андерграунда вскоре сделали меня своим человеком для сотрудников консульства и чуть ли не главным распорядителем приглашений на пусть и стрёмные, но все же престижные приёмы в американское консульство. Помимо престижности, приёмы всякий раз щекотали нервы волнующим впрыском адреналина. Чтобы зайти в здание резиденции, надо было предъявить стоящему у входа милиционеру свой паспорт и таким образом засветить себя. Уже в этом был определенный вызов, кураж, решался на который – даже ради того, чтобы увидеть воочию легенд джаза – далеко не каждый. Многие, скрепя сердце, от предложенных приглашений отказывались. От греха подальше.
Мне, в отличие от моего друга Курёхина и большинства друзей – «дворников и сторожей» – вроде было что терять, ведь я работал преподавателем, но вел себя я так же безоглядно.
Время в политическом смысле было весьма напряженным. Относительные расслабленность и благожелательность брежневской разрядки, совместные полеты «Союз-Аполлон» остались в прошлом. Вторжение советских войск в Афганистан в декабре 1979 года, бойкот странами Запада Олимпийских Игр в Москве в 1980-м, а спустя четыре года зеркальный ответ стран соцлагеря Играм в Лос-Анджелесе, сбитый над территорией СССР в сентябре 1983 года южнокорейский самолет с несколькими сотнями мирных пассажиров на борту – от всего этого пахло если не неминуемой предстоящей войной, то, во всяком случае, сильной напряженностью. Политические контакты сильно ослабли, и американцы переключились на контакты культурные. На их организацию рекой полились средства из Госдепартамента.
Разумеется, ни о каких официальных гастролях и речи быть не могло. Концерты привозимых американцами музыкантов проходили в резиденции Генерального консула США, в крохотном тупичке отходившего от улицы Восстания Гродненского переулка. В домашнюю атмосферу резиденции не пригласишь ни рок-звезду, ни симфонический оркестр. Камерный джаз – идеальная форма. Чуть ли не первым в качестве таких гостей оказался известный пианист Чик Кориа, в сопровождение которому умный Госдепартамент отправил Уиллиса Коновера
[109]. Нашему возбуждению не было предела. Не только один из самых почитаемых и любимых наших музыкантов, но и сам Уиллис Коновер – тот самый густой низкий приятный бас, который на протяжении десятилетий открывал для многих из нас ворота в джаз.
Кориа не был для Курёхина ни идолом, ни кумиром. Но он относился к этому замечательному пианисту и композитору с огромным уважением. А главное, встреча эта, как казалось ему, поможет наладить в будущем весьма плодотворный контакт с очень известным и очень влиятельным в Америке музыкантом.
Сергей по этому поводу превзошел себя. Жил он, как я уже говорил, очень далеко, в Ульянке, в обычной тесной хрущевке, и гостей у себя принимал крайне редко. В этом же случае он настоял, чтобы домашний ужин с гостями – в ответ на пышный прием в консульстве – прошел именно у него дома. Мама и сестра были соответствующим образом накручены, подготовили достойный – насколько он мог быть достойным в нашем убогом застойном быту – стол, а мы встречали гостей в центре, чтобы уже вместе с ними поехать на далекую окраину.
Встреча была назначена у памятника Пушкину на площади Искусств. С нами собрался ехать также и Владимир Борисович Фейертаг, который жил буквально рядом. Была зима, и уже довольно темно. Мы втроем стояли на площади, дожидаясь дипломатической машины с гостями. Как только, усевшись, мы отъехали, тронулась и припаркованная на площади черная «Волга». «Волга» эта следовала за нами довольно долго; мы все, включая американцев, чувствовали себя персонажами шпионского фильма, но, в конце концов, то ли наш водитель умело от них оторвался, то ли нашим преследователям просто надоело, но остальная часть вечера прошла без проблем.
