Привыкший, в отличие от нас, действовать не партизанскими, а вполне официальными методами, осторожный Фейертаг вполне справедливо воспринимал этот приезд как первую ласточку на пути к вожделенному для него преобразованию своих «Осенних ритмов» в международный джазовый фестиваль. Так как гости приехали не по линии Госконцерта
[126], то включения в программу и полноценного, «афишного» выступления им, по действовавшим тогда и довольно жестко соблюдавшимся бюрократическим нормам, не полагалось. Сошлись на выступлении на джеме, которого все ждали с большим нетерпением, особенно мы – крайне левое, авангардное крыло ленинградского джазового сообщества.
Обычный пост-фестивальный джем – вотчина мейнстрима, где играют стандарты и блюзы. Тут же, с участием авангардных немцев, должно было произойти нечто необычное и для нас куда более интересное. В первый же день фестиваля – 10 ноября – я, выступая в качестве переводчика для Курёхина, в кулуарах ДК им. Капранова на смеси английского и немецкого договаривался с гостями о предстоящем джеме.
На следующее утро страна проснулась под траурную музыку и сообщения о смерти «дорогого Леонида Ильича». По всему огромному СССР был объявлен траур, все развлекательные мероприятия, в том числе, разумеется, и фестиваль «Осенние ритмы», были отменены. Обратные билеты, однако, у немцев были куплены лишь на следующий день после запланированного окончания фестиваля. Время и желание для совместного музыкального общения было. Но не было места. В дни траура и официально объявленного всенародного горя даже и пытаться пристроиться с каким-то джазом хоть куда-нибудь – в клуб или Дом культуры, пусть самый затрапезный – было бы чистым безумием. Даже, казалось бы, свой и бесконтрольный сквот на Петра Лаврова был слишком большим риском – центр города, вокруг соседи, и любой «стук» с их стороны был чреват серьезными последствиями.
Курёхин проявил чудеса изобретательности и изворотливости. Напряг всю свою память обо всех своих многочисленных знакомых и вспомнил какого-то человека, который жил далеко за городом, и в доме которого имелся некий элементарный аппарат. Немцы были поставлены в известность о стоявшем перед ними выборе: либо тупо пить в гостинице в мертвом, опустевшем и унылом траурном городе, либо рискнуть и поехать черт знает с кем – мы познакомились только накануне, и представление о том, кто мы такие, они имели самое приблизительное – черт знает куда играть музыку неизвестно для кого. Недолго думая, они решились, и под вечер, в кромешной тьме ленинградского ноября мы погрузились вместе с немцами на Финляндском вокзале в электричку и отправились в путь.
Ни имени, ни даже лица хозяина дома я не помню. По всей видимости, это был какой-то хиппи, сбежавший из города на природу. Жил он в этом домике вдвоем то ли с женой, то ли с подругой. Обычный загородный, по сути дела деревенский дом. Даже удобства находились, кажется, на улице. Зато была печка. Мы прихватили с собой водку, хозяева смастерили какую-то немудреную русскую закуску – типа отварной картошки с солеными огурцами. Но главное – действительно был аппарат, куда Уве Кропински мог включить свою гитару. И были какие-то электроклавиши, на которых играл Курёхин. Впрочем, он все время порывался поиграть вместе с Дитмаром Диснером и на саксофоне – Сергей тогда громогласно объявлял фортепиано умирающим инструментом, а себя видел будущим саксофонистом. Был еще, кажется, и Кондрашкин, который колотил по смастеренным из горшков и кастрюль ударным. Не знаю уж, какая там получилась музыка, но настроение – в день всеобщего траура! – у всех было отменное.
Еще одним важнейшим центром андерграундной тусовки стала обретенная Тимуром Новиковым еще в конце 1970-х в качестве сквоттерского захвата и превращенная сначала в свою мастерскую, а затем и в выставочное пространство, грандиозная квартира-анфилада в предназначенном на капремонт и пустующем здании на улице Воинова (ныне Шпалерная), буквально напротив знаменитого Большого дома
[127]. Знаменательное место получило славное наименование «галерея “Асса”», откуда и перекочевало в название знаменитого фильма Сергея Соловьева. Вместе с Тимуром и Африкой там же обосновались и «Кино» – главным образом Георгий «Густав» Гурьянов
[128], который, вдохновившись успехом друзей-художников и испытывая растущее раздражение от гастрольной музыкантской жизни, все больше и больше сдвигался в сторону живописи. Там же делал «пробы кисти» и Цой, вспомнивший, очевидно, что он успел поучиться в Художественном училище им. Серова – мы с ним там разминулись буквально на год.
Несмотря на внушительные размеры, для музыкальных опытов Курёхина «Асса» все же не годилась, и Сергей просто проводил там массу времени с друзьями. Это было время его самого тесного общения с Тимуром, Африкой и «Кино». Африка какое-то время числился даже музыкантом группы и выходил на сцену, постукивая что-то там на барабанах рядом с Густавом, а Тимур был «официальным» художником группы. «Кино», в свою очередь, в полном составе входило тогда в «Поп-Механику», и «Асса» стала своеобразным штабом «ПМ». Туда же приводились и всевозможные зарубежные гости – музыканты, журналисты, даже дипломаты. Помню, как Курёхин с Африкой, сидя на полу – мебели катастрофически не хватало, – с самым серьезным видом впаривали заезжему французскому журналисту какую-то несусветную чушь; кажется, это был один из первых случаев использования новой курёхинской техники «чумовых» интервью. Я с самым серьезным видом переводил, и бедняга журналист недоуменно глядел то на Курёхина, то на Африку, то на меня, пытаясь понять, как ему ко всему этому относиться. Правда, нужно отдать ему должное, понял он все правильно, свидетельством чему был переданный нам месяц-другой спустя номер журнала с пространной и на редкость неглупой и неповерхностной статьей о ленинградском художественном андеграунде.
Ну и наконец, невозможно не упомянуть театр-студию Эрика Горошевского – тот самый, где Курёхин познакомился с БГ и «Аквариумом» еще в середине 1970-х. В середине 1980-х Горошевский, канувший было в лету, всплыл и под эгидой «Клуба-81» получил помещение – небольшую квартирку на проспекте Чернышевского. Пока Горошевский проводил свои вялые бесконечные репетиции – ни одного готового спектакля я так и не увидел, – Курёхин, Тимур и Африка устраивали там бесконечные перформансы, спектакли, балеты. «Балеты» – те же забавные капустники – ставились по русской классике: «Анна Каренина», «Идиот», «Преступление и наказание».
