В день концерта я приезжаю в гостиницу – забирать музыкантов, всех их друзей и съемочную группу. На Ларри лица нет. «Ты знаешь, что они мне сказали?» – спрашивает он с выражением крайнего испуга. «Кто они?» – вопросом на вопрос отвечаю я. «Люди из Friendship Ambassadors. Они сегодня утром пришли ко мне в номер и самым серьезным образом рекомендовали отказаться от этого концерта». «Почему? В чем дело?» – ничего не понимая, спрашиваю я. «Они передали мне слова каких-то их официальных советских контактов – то ли Интурист, то ли еще что-то в этом роде. Слова следующие: передайте своим джазменам, что лучше этот концерт им не играть. Если они это сделают, есть все основания опасаться, что у них конфискуют инструменты, съемочную аппаратуру, а их русские друзья, организовавшие для них этот концерт, и вовсе могут угодить в тюрьму».
Не могу сказать, что я воспринял эту информацию равнодушно – особенно малоприятной мне показалась ее последняя часть. Но запас адреналина был уже таков, что остановиться я не мог. Ни на секунду не теряя самообладания, я уверенно говорю: «Все ерунда. Пустой шантаж. Не верьте. Садимся в автобус, едем». И хотя говорил я вполне убедительно, полностью рассеять сомнения и страхи американцев мне явно не удалось. В особенности, видеогруппы. Они знали меня меньше, чем Окс с его музыкантами и друзьями. Их камеры – тогда только появлявшееся высококачественное видеооборудование – стоили немалых денег, и рисковать им явно не хотелось. Однако, увидев мою, несмотря на грозящий арест, отчаянную безрассудность, они поняли, что заговаривать о стоимости камер в такой обстановке было бы не совсем тактично.
Пока громоздкий интуристовский автобус выруливал в поисках удобной парковки в узеньком Кузнечном переулке, я выскочил из него и ринулся к телефону-автомату у здания рынка. Вокруг дома Достоевского уже собралась изрядная толпа наших друзей, собравшихся на концерт. Не обращая внимания на дружеские оклики, я достал записную книжку и стал лихорадочно набирать номера Коршунова, Лукина – кто первым ответит. Вдруг затылком вижу пристально глядящего на меня милиционера. Обернулся. Милиционер действительно стоит. Но смотрит вовсе не на меня. Паранойя. Наконец дозваниваюсь – до кого из двух именно, уже не помню. Пересказываю во всех подробностях историю с попыткой запугать американцев. Меня успокаивают: «Не волнуйтесь, Александр Михайлович. Спокойно проводите концерт. Все будет в порядке, никто ни вас, ни ваших американцев не тронет».
Концерт был просто фантастически хорош. Напряжение, которое испытывали музыканты, передалось публике, тем более, что людей, осведомленных обо всей подоплеке происходящего, было немало.
ROVA отыграли свой сет, после чего к ним присоединились на джем Курёхин, Гребенщиков и Пономарёва. Музыка была спонтанно-импровизированной, с неизбежными в таком формате формальными провалами, тем более, что знакомство музыкантов со стилем друг друга было минимальным. Но это было неважно – эйфория от преодоленных препятствий и от состоявшегося наконец полноценного музыкального контакта затмила все недостатки. Ликование и гордость – вот главное ошущение, оставшееся от той исторической встречи у всех ее участников.
Как и с Коршуновым-Кошелевым, судьба еще пару раз столкнула меня с Лукиным. В году 94-м, когда я уже работал в американском консульстве, к нам обратился какой-то американский телеканал, который намеревался снять фильм о Рауле Валленберге
[140]. Всколыхнувшаяся гласность и открытость российского общества дали надежду на прояснение его судьбы, так до сих пор окончательно и не проясненной. Меня попросили обратиться в ФСБ – бывший КГБ – и попытаться выяснить, можно ли будет получить доступ к их архивам, и возможно ли будет с кем-нибудь взять интервью. После серии звонков меня отсылают к главе пресс-службы и называют его имя: Евгений Валентинович Лукин. Ага, думаю, старый знакомый. Должен, наверное, меня помнить, хотя прошло уже более десяти лет. Набираю номер и начинаю представляться: «Евгений Валентинович, здравствуйте. Меня зовут Александр Кан, может быть, вы помните…» – «Здравствуйте, Александр Михайлович, помню, конечно. Рад вас слышать. Чем могу?» Вот, думаю, память у человека профессиональная. Помочь, правда, не смог.
Вернувшись домой, ROVA по итогам турне выпустила двойной альбом с удачным названием – Saxophone Diplomacy («Саксофонная дипломатия»). Так же назывался и отснятый видеогруппой документальный фильм, который прошел по американскому каналу PBS.
Эти две недели проросли мощными культурными и личными связями, которые продолжаются и по сей день.
ROVA организовали для ГТЧ концерт в Сан-Франциско во время первого и единственного турне трио по США в 1986 году. Они сыграли вместе, и запись была издана на альбоме San Francisco Holidays: The Ganelin Trio and the ROVA Saxophone Quartet.
В 1989 году ROVA вновь приехали в СССР – на сей раз уже с официальными, организованными через Госконцерт гастролями. Выступили в том числе и на ставшем, наконец, международным фестивале «Осенние Ритмы».
Благодаря ROVA Курёхин познакомился с гитаристом Генри Кайзером, дуэтом с которым записал прекрасную пластинку «Popular Science»
[141].
Джеки Окс сумела пробить для нас с Курёхиным грант Фонда Сороса, благодаря которому мы отправились в первую поездку в США осенью 1988 года.
Аркадий Драгомощенко установил прочную творческую связь с Лин Хеджинян и другими поэтами языковой школы. Он перевел на русский язык несколько ее книг, она выучила русский настолько, что смогла перевести на английский несколько его поэтических книг. Этот творческий союз стал темой документального фильма Джеки Окс «Письма не о любви».
От Лин Хеджинян через каких-то общих знакомых в Сан-Франциско мой ленинградский телефон получила художница Барбара Хазард. Я познакомил ее с Сергеем Ковальским, что стало основой прочной дружбы, теснейших творческих связей и серьезной – в том числе финансовой – помощи возглавлявшемуся Ковальским арт-центру на Пушкинской-10.
Курёхин и БГ – союз и сотворчество
Интересны аберрации человеческой памяти. Собирая материал для этой книги и расспрашивая БГ об обстоятельствах их с Сергеем знакомства, я с удивлением услышал рассказ о том, как именно я порекомендовал Гребенщикову Курёхина в ответ на его, как он рассказывает, отчаянный поиск новых творческих сил. Возможно, отчасти Борис и прав – в пору активности КСМ и поиска «Аквариумом» новых музыкантов для записей 1981 года я и мог рекомендовать ему Сергея, как, впрочем, и Кондрашкина. Но, как ни лестно было бы приписать себе честь такого исторического «сватовства», на самом деле все обстояло, конечно же, с точностью наоборот – первые контакты Курёхина и «Аквариума», как я уже писал, восходят к периоду несолькими годами ранее. Еще в 1974 году судьба столкнула их в театральной студии Эрика Горошевского.
