К 1982 году я стал замечать, что с моим другом начали происходить разительные и довольно неожиданные перемены. Происходили они, что называется, по всему фронту, и причин им было множество.
Бытование музыки и музыкантов в это время начало претерпевать первые изменения. До какого бы то ни было признания и соответственно до серьезных денег было еще далеко, но система рок-клубовских концертов, по-прежнему самодеятельных гастрольных поездок и, главным образом, все более и более расширяющаяся сеть магнитиздата сделала ведущие группы, и в первую очередь «Аквариум», звездами, пусть пока еще на андерграундном уровне.
Параллельно с этой – нашей, отечественной, внутрисоветской, если не сказать внутриленинградской – трансформацией в западной рок-музыке случился очередной виток музыкальной моды. Предельно чуткий к сменам рок-эпох БГ и прежде тщательно отслеживал все тенденции, и группа его, как флюгер, поворачивалась в соответствии с изменениями творческой моды: от прозрачности и музыкального аскетизма авторской песни к инструментальным и интеллектуальным изыскам прог-рока, от жесткого машинного минимализма Kraftwerk к расслабленному кайфу регги, от нарочито брутального примитивизма панка к электронной вычурности «новой волны».
Курёхин же, после продолжавшейся добрый пяток лет некоторой оторванности, вновь погрузился в рок. Та самая «новая волна», об интересе к которой он говорил в интервью, внезапно стала занимать все более и более заметное место в его слушательском «репертуаре». Брэкстона, ROVA Saxophone Quartet и Globe Unity Orchestra стали теснить Ultravox, Cocteau Twins и даже Duran Duran
[150]. Однажды я даже не без некоего ужаса услышал из его уст чуть ли не восторженный отзыв о вполне, по моему мнению, заурядной и прямолинейной рок-команде Foreigner.
Как свидетельство если не радикальной смены музыкальных ориентиров, то по крайне мере их серьезного сдвига расскажу один случившийся чуть позже, уже во времена «Поп-Механики», эпизод. Однажды Курёхин вдруг сообщает мне с заговорщицким видом: «Угадай, кто у меня будет играть в следующей „Механике“?» Гадать я не большой мастак, да и не большой охотник, поэтому, чтобы сказать хоть что-нибудь, ляпнул первое пришедшее на ум и считавшееся для нас обоих абсолютно бесспорным имя: Брэкстон. «Ну не Брэкстон, но не менее круто». Оказалось, что наш московский приятель, прекрасный знаток «новой волны» Миша Кучеренко
[151], прозванный за свой невероятный рост Длинным (западные друзья называли и по сей день называют его Big Misha) просто в толпе на московской улице орлиным взором опознал приехавшего на рождественские каникулы с обычной туристической поездкой в Москву – Ленинград бас-гитариста группы Ultravox Криса Кросса. Миша тут же подошел, заговорил – благо английский у него уже тогда был очень приличным, и что вы думаете? В «Новогодней Поп-Механике» 29 декабря 1985 года Крис Кросс вышел на рок-клубовскую сцену, чередуясь с любезно предоставившим ему свой бас Сашей Титовым
[152]. Курёхин и Кросс друг другу невероятно понравились, и еще некоторое время по тогда еще только-только зарождавшимся и находившимся в эмбриональном состоянии системам обмена файлами посылали друг другу музыку с целью создания некоего совместного музыкального проекта. Как и многие другие аналогичные курёхинские задумки, проект этот остался нереализованным.
Вернемся, однако, в 1982–1983 год. Практически все время Курёхин стал проводить в квартире БГ на Софьи Перовской. Непритязательный, скромно одетый и ориентирующийся на авангард интеллектуал постепенно превращался в восходящую рок-звезду. Как и БГ, Цою или Кинчеву, в рок-клубовской гримерке перед концертами «Аквариума» ему теперь наносили густой тяжелый грим. Менялся не только сценический облик. Сергей будто вспомнил о своей яркой обаятельной внешности, стал за собой следить, хорошо и стильно одеваться. Любопытно, что этот пересмотр ценностных и эстетических ориентиров совпал с появлением в его жизни новой подруги – ставшей впоследствии женой светской красавицы и модницы Насти Фурсей.
Нельзя сказать, что принявшая Курёхина к тому времени в свой круг литературно-авангардная тусовка легко и мирно восприняла это обращение своего музыкального любимца в новую веру. Я помню устроенную явно с подачи Курёхина презентацию только что записанного «Табу» на квартире нашего приятеля, литератора и переводчика Миши Хазина
[153]. Хазин был членом «Клуба-81», другом Драгомощенко, и, кроме самих «аквариумистов», остальная тусовка представляла круг скорее литературно-философский, нежели музыкальный. Место было выбрано из соображений удобства и престижа: Хазин обладал редкой по тем временам в наших кругах ценностью – отдельной трехкомнатной квартирой в знаменитом писательском доме на улице братьев Васильевых (ныне Малая Посадская), в самом богатом уголке Петроградской стороны. Просторная уютная гостиная могла не только без труда вместить пару десятков человек, но была еще и оборудована более или менее пристойной стерео-аппаратурой (тоже достояние далеко не каждого дома), которую признали пригодной для качественного прослушивания свежеиспеченного альбома. Но главное, как кажется мне, Курёхин стремился соединить два дорогих для себя круга – литературный и рок-музыкантский. Затея, – по крайней мере, в тот вечер, – оказалась малоуспешной. Пленка была торжественно водружена на магнитофон, и началось прослушивание. Рокеры молча потягивали не очень любимое ими сухое, косясь на малознакомых им писателей и напряженно ожидая хоть какой-нибудь реакции. Писатели старательно вслушивались в неожиданно прямолинейный и, казалось, совершенно неактуальный хард-рок. Лишь ближе к концу, на регги «Аристократ», кто-то, наконец, стал ритмично постукивать ногой по полу, что Гребенщиков прокомментировал то ли с иронией, то ли с облегчением: «Вот это правильная реакция». Расстались так же натянуто – БГ сотоварищи отправились к нему на чердак на Софьи Перовской
[154] пить портвейн.
