Название пластинки, конечно же, перекликается, с «Популярной Механикой», но на самом деле сходство с грандиозным курёхинским проектом скорее общеконцептуальное, чем звуковое или композиционное. В отличие от тяготеющей к крупной форме «ПМ», здесь почти два десятка относительно коротких пьес; у каждой изящное остроумное название: «Rattlesnake Round-Up» («Сборище гремучих змей»), «My Amazing Rat» («Моя восхитительная крыса»), «Electricity vs. Foods» («Электричество против продуктов»), «Barking Dogs vs. The Minimalists» («Лающие собаки против минималистов») – вот бы Дину Эвансону поучиться! Практически все они записаны с применением одного из первенцев цифрового сэмплирования – электронного синтезатора «Synclavier». Я побывал в кайзеровской студии спустя буквально несколько недель после записи «Popular Science», осмотрел своим дилетантским взглядом внушительных размеров агрегат, хозяин которого с гордостью рассказывал мне, что фирма-производитель адаптировала эту грандиозную машину для его личных нужд. Интересно, что в качестве инструмента, на котором играет Курёхин, на альбоме указан лишь этот самый «Synclavier». Лишь в одной из пьес – самой длинной, почти на одиннадцать минут, с очень концептуальным названием The Concept of Concept, – в этом возникает сомнение. Звучит она как чисто сольное акустическое фортепиано, хотя и совершенно не исключено, что могущественный «Synclavier» легко мог имитировать этот звук. Да и рояля в студии Кайзера я не припомню.
Альбом представляет собой набор самых интересных и разнообразных звуковых и композиционных решений. В нем просматривается прямая связь с яркой и образной будущей киномузыкой Курёхина, да и в целом это одна из лучших и самых интересных его студийных работ. Увы, несмотря на относительно крупный лейбл, в целом она так и осталась на Западе незамеченной.
Почему-то в «Absolutely Great!» не вошла запись «Поп-Механики», устроенной Курёхиным в консерватории университета в городе Оберлин, в штате Огайо. Я этой записи не слышал, даже не знаю, была ли она сделана. Видимо, ничего выдающегося там не произошло, но упоминания этот эпизод стоит по одной причине. В Оберлин Курёхина пригласил президент университета известный советолог и историк Советского Союза Фредерик Старр. Старр был джазмен-любитель и большой поклонник джаза – настолько, что стал автором первой вышедшей на Западе книги о советском джазе – «Красное и горячее. История джаза в Советском Союзе»
[224]. Книжка вышла еще в 1983 году, и Сергей Курёхин – как, впрочем, и остальные новоджазовые музыканты – в нее не попал. Однако, познакомившись в один из своих приездов с молодым талантливым пианистом, Старр, как и многие другие, мгновенно им очаровался. Настолько, что не только пригласил Курёхина к себе в консерваторию, но и дал ему в распоряжение целый оркестр для создания из ничего не подозревающих студентов очередной «Поп-Механики».
Не могу не рассказать и еще об одном связанном с Америкой эпизоде. В той же Калифорнии саксофонист из ROVA Saxophone Quartet Ларри Окс познакомил меня с лидером Kronos Quartet Дэвидом Харрингтоном. Kronos уже тогда, первыми среди классических струнных квартетов, начали путь освоения новой современной музыки, не ограничивая ее академическим авангардом. Их первый «джазовый» опыт – альбом композиций Билла Эванса
[225] – был довольно неудачной робкой пробой пера: вяловат, лишен экспрессии и излишне академичен. Прорыв у них наступил с по-настоящему зажигательной хендриксовской «Purple Haze»
[226], и к концу 1980-х квартет находился в активном поиске нового нестандартного материала. Харрингтон принялся упорно и очень заинтересованно выпытывать у меня – очевидно, первого встретившегося на его пути знатока современной музыки из СССР – имена советских неакадемических музыкантов и композиторов, пьесы которых квартет мог бы включить в свой репертуар. Он долго пытался вспомнить труднопроизносимую фамилию некоего певца-поэта, «русского Дилана», как он говорил. Я, конечно, тут же предположил, что речь идет о Гребенщикове – кто же еще мог претендовать на подобный титул? Оказалось, нет. О Гребенщикове он не слышал (хотя «Radio Silence» к тому времени уже вышел), а речь шла о рекомендованном ему кем-то из русских эмигрантов Высоцком. А уже затем Харрингтон целенаправленно попросил меня передать Сергею Курёхину (о котором он знал от Окса) вполне серьезный заказ – написать специально для них струнный квартет.
Kronos был тогда на подъеме. Уже взойдя на свой звездный путь, квартет в то же время сохранял (и по сей день сохраняет!) репутацию умного и серьезного ансамбля, ни в коей мере не профанирующего музыку. Исполнение и неизбежное издание на пластинке Kronos курёхинского опуса сыграло бы, казалось мне, неоценимую роль в международном продвижении моего друга. По возвращении домой я уже внятно, без американской суеты, изложил Сергею суть предложения Харрингтона. Он поначалу согласился и даже, кажется, пытался что-то из себя выжать. Но то ли так и не смог заставить себя упорно работать в кабинетной тиши – не его это было дело, – то ли просто почувствовал, что сочинить и записать нотами серьезный струнный квартет, который отвечал бы его эстетическим принципам, не получится. Так или иначе, но результата не было. Я упорно, около полугода, напоминал Курёхину о заказе, но до реализации идеи дело не дошло. Уверен, впрочем, что, окажись он с ними вместе на сцене или в студии, наверняка придумал бы замечательное и яркое взаимодействие. Но не сложилось.
И еще одну калифорнийскую встречу Курёхина невозможно не упомянуть, хотя известно о ней крайне мало. Известно, что в Лос-Анджелесе он встречался с Фрэнком Заппой. Джоанна Стингрей отвезла его в дом Заппы в знаменитый Лорел Каньон
[227]и оставила там на целый день. Есть фотографии, но нет никаких следов совместной работы. Я почему-то Курёхина об этой встрече не расспрашивал, а он почему-то не рассказывал. Джоанна говорит, что вернулся он оттуда в приподнятом настроении. А Анастасия Курёхина в одном из поздних интервью – очевидно, со слов Сергея— рассказывает:
«Когда Сергей был в Америке в гостях у Фрэнка Заппы, знаменитый музыкант уже тяжело болел, но они проговорили весь день, играли на рояле. А потом Фрэнк пошел и отвинтил именной номер с надписью Zappa от своего автомобиля и подарил его Серёже».
