Парадокс при этом заключается в том, что Гайворонский по своему подходу к музыке не столь уж сильно и отличается от Курёхина. Он такой же постмодернист – я еще много-много лет назад называл композиции Гайворонского «музыкой о музыке», – но постмодернист без стеба, без насмешки. Ирония в его музыке, безусловно, есть (что такое блестящая «Yankee Doodle»
[290] как не ирония?), но ирония эта добрая, в ней есть любовь к музыке, и она вся о музыке.
Курёхин тоже отдавал должное Гайворонскому-композитору, но самому Сергею – в его проектах – куда важнее был Гайворонский-трубач. И если на поп-механическую сцену Гайворонского было практически (за редким исключением) не вытащить, то в студию, где процесс работы куда более контролируемый, Гайворонский шел гораздо охотнее. Хотя и тут возникали стычки. На правах опытного профессионального музыканта и старшего товарища Гайворонский позволял себе не пропускать случавшиеся иногда провалы курёхинского вкуса. Он рассказывал мне, как они яростно повздорили на записи «Воробьиной оратории», когда Гайворонский стал критиковать курёхинские композиционные решения.
Именно к этому времени, кажется мне, относится наш разговор с Курёхиным о Гайворонском. «Слава ведет себя как гений. А он, увы, не гений», – совершенно серьезно и даже с некоторым сожалением сказал мне Сергей.
На этом фоне предложение Курёхина найти деньги на запись, выступить в роли продюсера и издателя сложнейшей по музыке и абсолютно авангардной сольной пластинки Гайворонского стало для меня приятным сюрпризом.
Сергей, как рассказывает Слава, сидел в звукорежиссерской рубке весь период записи и как ребенок радовался удачным местам. Увы, вместе удалось записать лишь 20 минут. Остальное Гайворонский доделывал уже сам, хотя в течение первых недель пребывания в больнице Сергей требовал, чтобы Слава приносил ему результаты, которые он самым внимательным образом слушал, комментировал, давал советы.
Главная композиция альбома, его, как выразился Гайворонский, «центр высокого молитвенного значения» – чистое, простое и светлое обращение к Богу «Agnus Dei». Есть, там, правда, и композиция с весьма характерным в свете последнего года жизни Курёхина названием – «Цивилизация № 418». А весь альбом назван предельно просто: «Вячеслав Гайворонский Сергею Курёхину».
Долг Курёхину Гайворонский отдал преданной и самоотверженной работой над переосмыслением, монтажом и сведением первого посмертного курёхинского релиза – «Просто опера». Обычно курёхинская киномузыка была яркой, броской, почти такой же карнавальной, как и «Поп-Механика». Здесь же – сдержанная меланхоличная грусть.
Последняя музыка.
Болезнь и уход
В конце 1995 года я начал готовиться к отъезду в Лондон, где с последних чисел марта 1996 года должен был приступить к работе на Русской службе Би-би-си. Отношения наши с Курёхиным к тому времени были – как бы это выразиться поточнее – неопределенными.
Он явно чувствовал себя уязвленным из-за того, что я не встал однозначно на его сторону в разбушевавшемся конфликте по поводу Дугина – Лимонова – НБП. Я же, хоть и чувствовал определенную неловкость из-за несоответствия, так сказать, его ожиданиям, тем не менее, неправым себя не считал и уж тем более не считал возникшие разногласия поводом прекращать отношения. У него своя позиция, у меня своя, мы ее друг другу высказали – без скандалов, без ссор, без перехода на личности. В конце концов, считал я, позиции у людей меняются, тем более у человека столь увлекающегося и непостоянного, как Сергей Курёхин, а нас все-таки связывали к тому времени почти два десятилетия поначалу тесной дружбы, затем прочных товарищеских отношений, совместной работы, общих увлечений. Много соли было съедено вместе, и мне, конечно же, не хотелось уехать, не проведя с Сергеем по меньшей мере одного нормального вечера.
О моем предстоящем переезде в Лондон Сергей знал, мы говорили с ним об этом еще осенью; он знал, что меня взяли на Би-би-си, не знал только точной даты моего отъезда. Когда он вернулся из Америки – то ли в самом конце января, то ли в начале февраля, – я позвонил, сообщил точную дату, конец марта, и мы условились, что он обязательно зайдет ко мне до моего отъезда. Неделя шла за неделей, он не проявлялся. За неделю-две он все же позвонил, и мы сговорились, что он, как обычно, зайдет ко мне.
Мы провели прекрасный вечер – кажется, чуть ли не впервые вечер у меня дома обошелся без обмена пластинками. Говорили о планах, причем напрямую связанных с Англией, с моим там пребыванием и его намеченном там концерте.
Лео Фейгин, обладавший хорошими связями с руководством «Royal Festival Hall», начал к тому времени переговоры с его куратором по современной музыке Дэвидом Сефтоном о большом концерте «Поп-Механики». «Royal Festival Hall», для тех, кто не знает, – эдакий лондонский аналог «Октябрьского» или концертного зала «Россия» – огромный, на 2500 мест зал, часть «Southbank Centre» – культурного центра на южном берегу Темзы. Место почетное, престижное, за почти полувековую к тому времени историю в нем выступали все и вся: от Pink Floyd до Орнетта Коулмана, от Владимира Горовица до Дэвида Боуи.
Курёхин, разумеется, был в связи с предстоящим (речь шла об осени) лондонским концертом в невероятном возбуждении. Планы разворачивались поистине наполеоновские. Разумеется, какой-то остов «ПМ» приедет как всегда из Петербурга, но он всерьез рассчитывал и на местные, британские силы – уж чем-чем, а рок- и джаз-музыкантами Британия всегда была богата. Составлялся список, в котором были и давние любимцы со времен увлечения авангардом – Эван Паркер, Дерек Бэйли и вся их компания, и старые знакомцы еще по выступлению в Ливерпуле в 1989 году Echo and Bunnymen, и рок-авангардисты Крис Катлер
[291], Фред Фрит и их многочисленные друзья, и безумцы вроде сильно увлекавшего тогда Серёжу Дэвида Тибета
[292] – эзотерика, последователя Алистера Кроули, сотрудничавшего с Дженезисом Пи-Орриджем и, как Курёхин, обвинявшегося недоброжелателями в симпатиях к нацизму. Сам Дженезис Пи-Орридж
[293], тогда еще не превратившийся в пандрогина, тоже, разумеется, был включен в список. Ну а венчало все будущее поп-механическое здание на лондонской сцене имя Ринго Старра. Прекрасно понимая, насколько сложно будет заполучить к себе бывшего битла, Сергей, тем не менее, вовсе не считал задачу неосуществимой. Ему (и, быть может, не без оснований) казалось, что, увидь Старр в записи веселое курёхинское безумство, он непременно согласится. А если согласится, то все разношерстные, противоречащие друг другу, в немалой степени ориентированные на эпатаж, если не на скандал элементы «Поп-Механики» под эгидой добродушного, мягкого, в меру попсового, причисленного практически к лику святых и вместе с тем полуклоуна Ринго обретут долгожданную гармонию. Не говоря уже о внимании, которое будет таким образом привлечено в Лондоне, да и во всем мире к курёхинскому концерту.
