В дверь постучались: горничная принесла выглаженное платье и помогла мне переодеться. Восхищаясь моими волосами, девушка распустила надоевшие мне косы, так мешавшие в пути — я постоянно на них садилась — и уложила в сложную прическу.
— Если позволите, госпожа, я бы помогла завтра вам вымыть голову. Такая роскошь! И длина почти до полу, и красивые такие, блестящие!
Да-да, и тяжелые еще, так что часто к вечеру голова болит. И цепляются за всё, что можно. И хватают меня за косы кому не лень, да еще, видимо, завтра весь день с ними провозимся. Вот тебе, Виктория, и магазины. Вот тебе и новые наряды.
Что делать, сегодня пойду.
Герхард был на меня дюже обижен: не любил он, когда люди на него глазели да смеялись, но после некоторых уговоров признал, что так лучше вышло. И рану его целитель залечил, и гостиница хорошая. А иначе бы трясся в дилижансе и стонал от боли до самого вечера. Огнестрельное ранение — это вам не шутки. Я благоразумно промолчала, что услуги целителя понадобились и мне: проклятая вдова одарила меня огромнымкровопотеком под ребрами. Не стоит ему об этом знать. И без того его мужская гордость задета тем, что какой-то мальчишка играючи раскидал десяток человек, пока он стоял столбом.
— Не поверишь, Ви, я глазом не успел моргнуть, а степняк уже своим кнутом "щелк-щелк", и тетка по земле катается и воет от боли, а двое замертво лежат. А ты молодец, сообразила под карету запрыгнуть. Правильно сделала, правильно.
Я кивала головой, кисло улыбаясь: слышать даже имя Аяза мне совершенно не хотелось.
Зато Герхард перестал злиться на мою выходку и наивно согласился пойти в банк, а потом за покупками, не понимая, чем это ему грозит. Не просто пошел — побежал вприпрыжку, как молодой козлик. Соскучился по движению, да город поглядеть интересно. Выдержал он даже дольше, чем я ожидала, сломавшись аж на седьмой лавке. Да и то скорее оттого, что она была чисто дамской: с чулками да панталонами. Еще дура-модистка начала ему строить глазки, здраво рассудив, что коли мужчина в лавку заглянул, надо хватать его тепленьким. Не знает, что медведь женщин побаивается. С ним так нельзя, надо издалека начинать: улыбнуться робко, глазки опустить. Через неделю гляделок можно попробовать заговорить, но осторожно и недолго: про погоду там или про происшествие какое. А эта сразу нахваливать его начала, вот он и сбежал.
На этом наши покупки окончились, да и ладно: у меня уже ноги едва ходили. Всю обратную дорогу Герхард ворчал как… медведь. Хорошо, что по-галлийски; на славском он ругательств не знает, матушка такому не учила. Вот если бы он с леди Милославой всю жизнь прожил, то всякие слова бы понимал. Иногда мама бывала ой как несдержанна, особенно если отец перебирал с выпивкой. Такое случалось не часто, лорд Оберлинг всё же очень воспитанный человек. Но бывало, батюшка надирался с редкими гостями (особенно с дядей Киром), а уж как близнецы родились, даже мне порой хотелось выпить чего-то крепкого. Не бренди и не виски, конечно. Я и то, и другое пробовала — чуть не померла с одного глотка. Если бы матушка узнала о моих опытах — наверное, славских ругательств в моей памяти стало бы больше. А может, и не стало бы. Все же она любит меня и зазря не бранит.
Но Герхард ни о чем таком не знал, да и никто посторонний не знал, и оттого люди вокруг, хоть и смотрели с любопытством (особенно женщины), но в драку никто не полез. Видимо, галлийский не разумеют.
А дамы на моего спутника ой как как заглядывались, да и не удивительно! Здоровый он, раза в три меня больше, и в тоже время далеко не урод. Бородат, конечно, и волосы не стрижет — в хвост связывает. Виски, как у всех военных, выбриты. А глаза у него карие с золотыми крапинами и зубы белые и ровные. Как сберег в драках — не ведаю. К тому же, как он ни сопротивлялся, я ему новый кафтан купила и пару рубашек расшитых, как здесь носили — его-то одежда рваная и окровавленная. Горничные, разумеется, почистили и зашили, вроде и незаметно почти, но я б ни за что не надела подобные вещи.
Конечно, в Славии не различают оборотней и оттого, наверное, думают, что мы с Герхардом пара. Он ничем не похож сейчас на охранника, да и я не леди. Я купила себе простое верхнее платье из коричневого хлопка, надела его на белую батистовую сорочку, а волосы скрыла под цветастой шалью. Была леди Оберлинг, а стала… кто стал? Провинциальная девица, никак?
Кого я обманываю? Провинциальные девицы не снимают лучший номер в самой дорогой гостинице города. У провинциальных девиц нет банковских векселей. И кос у них таких нет, на которые две служанки извели целый день. Впрочем, им, кажется, в радость расплетать мои волосы, полоскать их в огромной фарфоровой ванной, поливать из кувшина, втирать благовонные масла, промывать сначала простоквашей, затем травяными отварами. После они сушили волосы мягкими полотнами и долго расчесывали деревянными гребнями. Волосы сделались мягкими, сияющими, в них появились огненные всполохи. Вот только простоволосой ходить нельзя, и девушки заплели мне косу вокруг головы. В Славии две косы, как я люблю, мне носить не след: так сосватанные невесты ходят. А коли у девицы одна коса — она свободная.
Я нынче свободная лордова дочка, кнесинка по-местному наречию. Кнес — это тот же лорд, землевладелец. Его жена, стало быть, кнесса, а дети — кнесинки и кнесичи. Есть кнесы простые, а есть сиятельные, то государевы ближние родственники.
Мой дед — кнес обычный, да и волость его небольшая и далеко от столицы. Тем не менее, он приближен к государеву двору за свою мудрость и верность.
Считается он человеком зажиточным, если не сказать богатым. Хотя с Оберлингами ему не сравниться, отцовский род обладает рудниками да серебряными шахтами.
Но самое главное то, что дед мой — едва ли не самый сильный водный маг Славии. Матушка всегда говорила, что ей до отца далеко. А уж она одна из сильнейших известных мне магов. Каков тогда дед — мне представить страшно. Говорят, он когда-то пожар в Степи три дня без роздыху один удерживал. Вот это силища!
Жду- не дождусь, когда его снова увижу. Наверное, сейчас он покажется мне другим, не таким, как десять лет назад.
11
Дед раньше казался мне глубоким стариком, но теперь я знаю, что он не намного, всего на каких-то пять лет старше моего отца. Как странно — отец ведь не старик. Напротив, он видный мужчина: высокий, стройный, с широкими плечами и военной выправкой, с гривой седых волос. Ему и шестидесяти нет!
А кнес — мужчина грузный и бородатый, со светлыми волосами, стриженными "под горшок". То ли русые они у него, то ли пегие — и не поймешь что почти седой.
Я его с первого взгляда и не признала. Зашел во двор какой-то мужчина в простом зеленом кафтане поверх расшитой рубахи, даже не подпоясанный. Портки полосатые в высокие сапоги заправлены, шапка с меховой оторочкой набекрень, борода лопатой — поди угадай, что кнес, а не купец какой-то или вовсе сапожник.
Вот когда побледнел и за могучую грудь в районе сердца схватился, да окликнул меня: "Милослава, дочка!" — тут я и поняла, что дед приехал.
