Степняк тащил меня не далеко: вот уже он закинул меня на лошадь вперед себя, и даже попытался устроить поудобней. Я захрипела, всеми силами пытаясь показать, что мне мало воздуха. Сними этот проклятый мешок, и я сожгу всё вокруг к бесовой бабушке! Сейчас я никак не смогу сосредоточится. Некстати вспомнилось, что Аяз там, в дилижансе, и понятия не имел, чья я внучка. Нет. Он навязывал поцелуи не леди Оберлинг, не кнесинке, а женщине, которая имела неосторожность ему понравиться. И до того мне стало себя жалко, что я тихонько заплакала.
Спустя вечность слезы высохли. Еще спустя вечность — пришла злость. А потом я мечтала только о том, чтобы меня не стошнило. Я тогда точно захлебнусь. Кажется, я даже задремала — потому что проснулась от рывка. Меня стянули с лошади и куда-то понесли — недалеко. Положили на мягкое. И всё. Запах моего похитителя пропал. Я попробовала шевелить затекшими руками. Постепенно мне удалось выпутаться и из своих волос, и из мешка. Сдернув с лица ненавистную ткань, огляделась. Никогда вживую не видела степных шатров, только на рисунках в книге, но ни минуты не усомнилась, что это именно шатер. Попыталась расчесать пальцами волосы — куда там! Они спутались в колтуны, в них смола и сухая хвоя. Едва не плача, заплела косы, как сумела. Теперь придется несколько дней всё это вычесывать!
Жадно напилась водой, которую обнаружила в кувшине и, наконец, поняла, что не умерла.
Стены из скрещенных реек завешаны шелковыми полотнами — варварская, дикая роскошь! В крыше круглое окно. Шатер разделен на две части. С одного края на полу безумное количество подушек: будто пол — это постель. У другой стороны грубый деревянный шкаф с посудой и пара сундуков. Ах, какая прелесть! Как это всё будет красиво гореть! Немного поколебалась — всё же годы, когда мне вдалбливали, что ничего жечь нельзя, а намеренная порча чужого имущества — подсудное дело, не прошли зря.
— А девиц похищать — не подсудное дело? — громко спросила я себя, набираясь смелости. — А в мешке пыльном их тащить — не подсудное дело? Да гори оно всё… гори-гори ясно, чтобы не погасло!
И повинуясь мне, вокруг вспыхнуло кольцо огня.
15
С мрачной усмешкой я смотрела, как огонь бежит по разноцветным подушкам, как вспыхивают шелковые завеси, как начинают тлеть жерди. За что я люблю огонь — достаточно зажечь, а дальше он всё сделает сам. Воду или ветер нужно удерживать постоянно. Огонь тоже нужно контролировать… если не хочешь ничего спалить, конечно. А я хочу.
Стенки шатра гореть не желали. Подошла поглядеть, не из кожи ли они — нет, это войлок. Войлок, хм. Летом? Жарко же будет. Добавила огня, наморщила нос. Сразу завоняло паленой шерстью. Разумеется, я прекрасно поняла, где полог, но ярость требовала выхода, и я выжгла в стене огромную дыру и вышла наружу, зажмурившись от яркого солнца.
Сразу же угодила в мужские руки — не те, что раньше, с другим запахом.
— Милослава! — выдохнул кто-то с непередаваемым выражением.
В одном имени я услышала и надежду, и восторг, и боль… Вырвалась, отскочила в сторону, разглядывая — кого? Это явно был не мой похититель.
Невысокий мужчина со страшными узкими глазами, приплюснутым носом и черной короткой бородой разглядывал меня с какой-то странной жадностью, а потом ровно сказал:
— Ты не Милослава.
И, переведя взгляд на шатер, вдруг взревел:
— Пожар!
Он не был оборотнем, но от его тела веяло такой мощной силой и властью, что мне захотелось сжаться в комочек. Ни минутки не сомневалась, кто это — наслышана уже. Вот он какой — легендарный вождь степняков Таман! Кто еще может обладать таким могуществом? Словно это не человек, а воплощение бога на земле. Таман крепко держал меня за локоть, не отпуская, а со всех сторон уже бежали смуглые узкоглазые женщины с ведрами и котелками — заливать огонь. Жаль. Хорошо же горело.
Убедившись, что всё под контролем, мужчина повернулся и заорал вновь:
— Аяз!
Мой похититель появился почти сразу. Он был нисколько не похож на того студента, который ехал со мной в дилижансе: босой, в пестрых широких штанах и широкой рубахе без рукавов из небеленого полотна. Черные волосы, ранее аккуратно убранные, рассыпались по сильным гладким плечам. Он поглядел на шатер и его брови поползли вверх.
— Ты кого притащил, кусок барана? — резко спросил хан. — Немедленно вези обратно!
— А почему кусок? — заинтересовался Аяз, нисколько не убоявшись.
— На целого ты не тянешь. Давай, садись на лошадь и вези Викторию к деду.
О как! Он знает, кто я! Хотя и не удивительно. Учитывая, что он хотел жениться на моей матери.
— Никуда я ее не повезу, — спокойно ответил младший степняк. — Я на ней женюсь.
— Твоя мать родила мне идиота! — зарычал Таман. — Ты хочешь, чтобы кнес Градский сюда пригнал несколько сотен дружинников?
— Я хочу эту женщину. И я ее получу, — вскинул голову юноша. — И ты не посмеешь мне помешать. Она — моя шабаки.
— Не смеши меня, какая шабаки? Шабаки только у вождей бывает, а ты… ты жеребенок!
— Ты не вечный. Придет и моё время быть вождём.
Хан вдруг расхохотался так весело, что сложился пополам. Я смотрела, как решается моя судьба, широко раскрыв глаза и боясь даже моргнуть. Руки, судорожно смявшие ворот рубахи, одеревенели, а разжать пальцы сил у меня не было.
— Смейся-смейся, — скучающим тоном сказал Аяз, смотря куда-то вверх. — Упустил свою шабаки и всю жизнь мучаешься, так хоть надо мной посмейся.
Воцарилось тяжелое молчание. Отец и сын с неприкрытой ненавистью смотрели друг на друга, а я с тоской думала, что совершенно зря не умею падать в обмороки. Самое время.
— Что ты собираешься делать? — наконец, спросил старший степняк, и я поняла, что моя судьба решена.
— Женюсь на ней. Немедленно. Проведи обряд.
Таман вдруг неуловимым движением выхватил большой нож и протянул его сыну рукояткой вперед.
— Режь ей волосы, — со страшным присвистом прошипел он.
— Зачем? — растерянно произнес Аяз.
— В Славии такой обычай — жених срезает невесте волосы. Осмелишься?
— Не вижу ничего сложного, — степняк взял нож у отца. — Но не здесь. Ни при тебе. А то ты какой-то нервный. Хоть бы и в шатре.
Ухватил меня за плечо, потащил за собой, затолкал внутрь. Мда, хорошо здесь всё подкоптилось. Останки подушек противно чавкают под ногами. Обугленные ковры пропитались водой.
— Волосы-волосы, — бормотал он. — Зачем такую красоту резать? И эти люди называют нас дикарями!
Он повертел в руках одну из кос и примерился отрезать ее где-то в районе бедра. Тут я поняла, что это — мой шанс. Избавлюсь от ненавистных волос и свалю всё на степняков!
— Выше, — прошептала я.
