Весь день я дулась на него, а он то ли боялся моего гнева, то ли тоже сердился — ко мне не подходил. Из принципа не стала готовить ужин: пожевала краюшку хлеба и уснула.
Как всегда ночью замерзла, перекатилась туда, где всегда находила теплое тело степняка, но сейчас его не было. Проснувшись окончательно, осторожно вызвала огонёк, неровным светом озаривший тьму. Пусто. Первая мысль была: ушел к другой.
Не позволю! Хоть и не нужен он мне, но убегать к наложницам от молодой жены не позволю!
Выскочила наружу, путаясь в полах славской рубахи, которую я приспособила под ночную сорочку, и тут же едва не споткнулась о лежащего на земле степняка.
— Живот прихватило? — насмешливо пробормотал он. — Подальше отойди, ладно?
— Ты здесь, — растерянно произнесла я, топчась на месте.
— А где мне еще быть?
— Не знаю, — голос мой прозвучал как-то жалобно, аж самой противно стало.
— И что ты себе надумала? — легко вскочил на ноги Аяз и взял меня за плечи. — Голубка?
— Ничего не надумала, пусти, — буркнула я, пряча глаза. — Просто замерзла… одна.
Жалкое зрелище, Виктория! Как дитя малое: одна спать боишься.
— Вики, — в голосе степняка слышится растерянность. — Я думал, ты на меня злишься. Хотел дать тебе остыть. И себе… остыть.
— Тебе-то зачем остывать? — сердито спросила я, радуясь, что в темноте не видно пылающих щек. — Ты же не огненный и вообще не маг.
— После твоего поцелуя сдерживаться стало гораздо сложнее, — признался Аяз. — Боюсь, что обижу тебя, напугаю.
— А не надо бояться, — фыркнула я. — Не напугаешь. Ладно, я спать пошла.
— Не прогонишь?
— Тебя? Из твоего же шатра? Смеешься?
Я передернула плечами и нырнула обратно в темноту и мягкость подушек. Вслед пахнуло свежим воздухом, зашелестела ткань. Пришел. Я закрыла глаза и дышала как можно ровнее, делая вид, что сплю. Аяз мягко фыркнул мне в шею:
— Не притворяйся, любимая. Не спишь.
Я ничего не ответила, пряча в темноте улыбку. Степняк притянул меня к себе, обхватил руками — меня ужасно бесит, когда он так делает.
Любимая! Он назвал меня любимой! Вот ведь… обманщик!
19
Сквозь ресницы я наблюдала за Аязом. Его тело блестело от пота. Он много тренировался — на их дурацком празднике первого урожая он будет танцевать с кнутом. Как бы я ни относилась к нему — танец был завораживающе красив. Аяз выгибался так, будто в нем и костей не было, скользил по траве, взлетал как птица. Щелканье кнута как бы выбивало ритм.
Закинув в котел овощи и добавив огня, я села возле шатра и, уже не скрываясь, откровенно им любовалась. Знает, что хорош, и красуется передо мной.
Собака степная.
Аяз мгновенно заметил, что я повернулась к нему и движения стали… другими. Словно он пытался показать себя в более выигрышном свете. Павлин, честное слово! Наконец, он совершил последний прыжок, в мою сторону змеей метнулся хлыст — я даже не заметила, когда он успел так приблизится — обвиваясь вокруг талии и бросая меня в объятья степняка. Лицо его оказалось близко-близко. Ах, какая жалость, что я отложила деревянную ложку. Треснуть бы этой скотине промеж глаз!
— Нравлюсь? — хрипло спросил он, тяжело дыша.
— С ума сошел? — изумилась я. — С чего бы это? Отпусти меня немедленно!
— А если не отпущу? — его глаза будто вспыхнули, руки потянулись к моим волосам.
— Тогда я заору, — сладко прошептала я. — Прибежит твой отец и выдерет твою тощую задницу твоим же кнутом.
— Нра-а-влюсь, — с удовлетворением произнес он, отпуская.
— Не льсти себе.
Наверное, не стоило его задирать, но я огненный маг — я так люблю играть с огнем! Вот и сейчас знала, чувствовала, что надо промолчать, и тогда он отстанет, но не удержалась.
Он снова притиснул меня к себе — слишком близко — и быстро, но очень горячо поцеловал в полураскрытые губы. И так же быстро отпустил, делая несколько шагов назад: предусмотрительный! Знает, что за такое и получить можно.
На этот раз я не стала его провоцировать словами, просто с брезгливым видом вытерла рот рукой и отвернулась.
И, как ни в чем не бывало, принялась мешать рагу. Пахло оно одуряюще: спасибо, мама, что никогда не запрещала мне готовить. Эх, еще бы перца и мускатного ореха сюда!
Когда я осмелилась взглянуть в его сторону, Аяз сидел на земле спиной ко мне. Весь его вид выражал глубокую печаль. Кнут сиротливо валялся рядом, даже не свернутый в кольцо, как обычно.
Обиделся.
Нет, а чего он ожидал? Сначала он меня пугает, потом похищает, потом насильно женится…А я что, должна в него влюбиться вот так сразу? Так не бывает, мой юный друг! Да, он меня не изнасиловал и, если честно, вообще был по отношению ко мне очень сдержан, но факт остается фактом. Украл. Против воли. Так почему же мне стыдно за его опущенные плечи?
Степь наполнялась сумерками, словно бокал вином. Меня всегда это удивляло: на севере всё не так. В предгорьях сначала на землю ложатся глубокие тени, потом солнце пятится на запад к кромке леса, цепляясь за вершины высоких косматых елей. Воздух постепенно сгущается, становится вязким, будто кисель. Над головой небо окрашивается сначала изумрудным, потом насыщенно-синим, загораются первые звезды. Разумеется, если не пасмурно. Потому что если тучи — белого дня вообще нет, только серая муть. В степи ночь опускалась словно пелена. Моргнешь — а вокруг темнота, только костер освещает траву вокруг.
Я попробовала рагу и зажмурилась от наслаждения — всё же я божественно готовлю.
— Ужин готов, — позвала я супру… о нет, нет. Ни за что не назову его мужем по собственной воле!
— Приятного аппетита, — уныло пробормотал он.
— Тебе мяса побольше? — решила я всё же сделать шаг к примирению.
— Я не буду ужинать.
— Это еще почему? — возмутилась я. — Я что, зря готовила?
— Сама поешь. Можешь нанэ позвать. Я не буду есть.
Я задумчиво повертела в руках деревянный черпак, примеряясь к его затылку.
— Тебе не нравится, как я готовлю? — вкрадчиво спросила я.
— Не выдумывай. У меня сурим.
— Что это такое?
Аяз, наконец, развернулся ко мне.
— Сурим — это… ну… когда есть нельзя.
— Пост что ли? Ну так надо было сразу сказать. Я бы столько не готовила. Надолго?
— До Хумар-дана.
— А?
— До дня первого урожая.
— Неделю? Ты решил помереть с голоду и сделать меня вдовой? Отличная мысль, не смею мешать!
