Аяз молча пожал плечами и уставился на огонь. Поглядите на него, он неделю собрался голодать! Совсем дурачок! О богиня, за что мне такое наказание!
— А что будет, когда ты помрешь? — с любопытством спросила я. — Меня отпустят? А мне твое имущество отдадут? Нет, ты не подумай, я не жадная, но ты ж сын хана, у тебя лошади там, овцы… должна же я получить какую-то награду за свои страдания!
— Слушай, Вики, тебя отец вообще не лупил, да?
— Отец меня обожал, — улыбнулась я. — А от мамы, бывало, прилетало. Но не часто. Ты не ответил на мой вопрос.
— Если я умру, хан немедленно доставит тебя к деду, поверь, он сделает это с огромным удовольствием. И нет, тебе ничего не достанется, потому что ты хари.
— Это как?
— Пустышка. Ты не родила мужу ребенка.
Я молча смотрела на него, не находя слов. Дикари! Как есть дикари!
— То есть если мужчина бесплоден или не в состоянии выполнять свои мужские обязанности, то виновата всё равно женщина?
— Надеюсь, ты спрашиваешь из любопытства? Никаких намеков?
— В твоей состоятельности я не сомневаюсь, — быстро ответила я. — И вообще можешь не отвечать. И так всё ясно.
Я наложила себя рагу в деревянную миску, но оно уже потеряло для меня всякую привлекательность. Было бы неловко его есть, зная, что Аяз голодный.
— Неужели нет никаких послаблений? Целую неделю голодать!
— Есть конечно, — откинулся на землю Аяз. — Больным, раненым, путешествующим, воюющим… женщинам и детям… женщины вообще не должны держать сурим, только если хотят просить высшие силы о чем-то важном: о беременности, о возвращении мужа…
— И прямо совсем-совсем ничего есть нельзя? А пить можно?
— Ну что ты пристала как колючка к лошадиному хвосту? Можно конечно! Никто не способен целую неделю голодать! Просто пищу нельзя брать в руки!
— А чем есть? Ногами? — я искренне не понимала его.
— О-о-о, прекрати, — застонал он. — Жена должна кормить с рук, понимаешь? Жена! А если нет жены, то мать! Успокоилась? А теперь ешь молча и дай мне подремать.
— И когда ты собирался мне об этом сказать? — ровным голосом спросила я.
— Вообще не собирался. Ты же меня ненавидишь. С чего бы тебе меня кормить?
— Ид-диот, — процедила я. — Иди сюда, убогий. Так и быть, покормлю. Я что, зверь что ли?
Он сел и с недоверием поглядел на меня.
— Правда? Ты будешь меня кормить?
— Нет, я вылью свое великолепное рагу собакам! Давай сразу говори, какие еще условия? С ложки можно, или только руками?
— С ложки можно, — осторожно ответил он. — И жена должна сама пищу приготовить, но с этим у тебя всё в порядке.
Я аккуратно кормила Аяза с ложки, поражаясь сама на себя. Зачем я это делаю? Мне что, больше всех надо? И в то же время меня глодала обида. Неужели степняк и в самом деле думал, что я откажусь? Разве я кажусь ему такой безжалостной? Ну не сокровище, не их покорная женщина. Говорю что думаю, сдачу дать смогу. А с другой стороны, ведь он за что-то меня выбрал — неужели только за красоту? Красота ведь не вечная. Хотя, если взглянуть на маму или Линду, можно за внешность не переживать. Да он и сам не красавец: невысокий, узкоглазый. А всё же симпатичнее, чем его отец. Тот вообще страшен. Как только маме он мог нравиться? Что она в нём разглядела?
Я замерла с ложкой возле котелка, будто воочию увидев леди Оберлинг. Что бы она мне сказала? "Когда мужчина ТАК смотрит на женщину — устоять сложно". Или это не ее слова? Я перевела взгляд на Аяза и покраснела. Он смотрел на меня с жадностью и восторгом. Даже у Эстебана я ни разу не видела ТАКОГО взгляда. Устоять? Недолго мне осталось. Луна растет. С каждым днем всё сложнее его ненавидеть.
Как бы он любил меня? Жадно или терпеливо, нежно? Я потрясла головой, скидывая наваждение — придумается же такое! — и засунула очередную ложку ему в рот.
Не будет никакой любви. Как-нибудь удержусь, хоть бы и из гордости.
Со вздохом отставила котелок, потянулась.
— Устала? — мягко спросил Аяз, подбираясь со спины и опуская руки мне на плечи. — Позволишь?
— Мне кажется, ты злоупотребляешь моим разрешением, — пробормотала я, наклоняя голову вперед. — На самом деле тебе не нужно столько тренироваться.
— Ты меня раскусила, — мурлыкнул мне на ухо степняк, разминая плечи. — Я просто люблю тебя трогать. Ты такая нежная, такая покорная… Возможно, мне удастся тебя приручить. Я совершенно тебя не понимаю… то ты рычишь, как волк, то смеешься, то бьешь меня по лицу, то кормишь с ложки…
— А ты предпочел бы, чтобы я целовала тебе ноги? — насмешливо спросила я. — Не выйдет! Я тебе не степнячка! Не сдамся!
— О, я бы предпочел, чтобы ты целовала что-то другое.
— Правда? — оживилась я. — А что?
Он рассмеялся беспомощно.
— Ты такая… чистая, — выдохнул он. — О, звездная кобылица, за что мне такое счастье?
— Чистая? — усомнилась я. — А мне кажется, я уже во… плохо пахну. Эх, будь я как мама водником, сейчас бы так не страдала!
— Хочешь купаться? — улыбнулся Аяз. — Поехали на речку?
— А можно?
— Для тебя — всё что хочешь. Кроме свободы.
— Обманщик, — вздохнула я. — Поехали!
Он пронзительно свистнул, кажется, перебудив всех в округе. Вскоре раздался топот копыт, и появился конь — тот самый, со звездочкой.
— Это твой? — завороженно спросила я, любуясь прекрасным животным.
— Это девочка, — нежно сказал Аяз, похлопывая лошадь по шее. — Видишь ли, кобылу от коня отличить очень просто. У коня…
— Не надо, — быстро сказала я. — Я поняла.
— Ее зовут Ведьма.
— Дурацкое имя.
— Она внучка Колдуна.
— У вас отличная фантазия.
Аяз засмеялся, сажая меня на лошадь перед собой.
— О, это целая история…
Рассказчик из степняка отменный. Я совершенно забыла, что нахожусь рядом со своим пленителем, который, собственно говоря, уже сгубил мне репутацию и покушался на лучшие годы жизни. Пожалуй, я бы даже была не против некоторых вольностей с его стороны, но увы — история увлекла его настолько, что даже добравшись до реки, он не остановился.
— Конечно, отец его обманул. Первый приплод — белую девочку — он подарил Милославе. Государеву сыну достался второй жеребенок.
— Да, мама назвала ее Снежкой и очень любила, — откликнулась я. — Она рассказывала.
Аяз спешился и стянул меня с лошади.
— Иди купайся, — сказал он. — Я отвернусь. Только недолго, а то замерзнешь.
Я помедлила немного, но, убедившись, что он уселся на берегу спиной к реке, сбросила бабуши и шальвары и осторожно пошла по колючей траве в воду. Разумеется, я не настолько дурная, чтобы купаться голой. Он ведь мужчина. Хотя… неужели это остановит его? Да и ехать домой в мокрой одежде мне совершенно не хотелось. Немного подумав, сбросила и елек, оставшись в одной сорочке, едва прикрывавшей бедра. Ну и пусть она ничего не скрывает — я так чувствую себя увереннее.
