— Я варю на огне, — не выдержала она.
— Чем медленнее варится кофе, тем он ароматней, — ответила я, осторожно нагревая камень. — Напиток очень крепкий. Дома мы разбавляли его молоком. Только обязательно коровьим! — крикнула я вслед убежавшей Наймирэ.
— Буйволиное, — ответила она, протягивая чашку с чем-то желтоватым и густым.
Я осторожно попробовала и восхищенно прищелкнула языком: сладкое! Разлила кофе в предложенные чашки из глазурированной глины, добавила молока и, видя, что степнячка колеблется, первая сделала глоток.
От знакомого вкуса и аромата на глаза навернулись слёзы, которые я сердито утерла ладонью.
— Такая гадость? — сочувственно спросила Наймирэ.
Но на губах играла усмешка, а глаза искрились смехом. Она попробовала свой напиток и закатила глаза, всем видом выражая восторг.
— Дай мне тоже, — раздался над головой голос хана, и я дернулась от испуга, едва не опрокинув чашку.
Дрожащими руками налила и ему. Он отхлебнул и поморщился: слишком мягко. Только для женщин. Допил глотком, налил в чашку остатки.
— Без молока лучше. Свари мне еще… пожалуйста. Нет-нет, не сейчас. Завтра.
И неслышно отступил в тень шатров.
— Я так его боюсь, — призналась я. — Страшный.
Наймирэ вскинула тонкие, будто нарисованные черные брови и кивнула. Она понимала.
Отставив пустую чашку, я теребила край сорочки, не зная, как начать разговор, ради которого сюда пришла.
Наймирэ помогла мне:
— Тебя тревожит мой сын, Кегершен? На твоих ладонях пусто. У него проблемы?
— Нет, — вспыхнула я. — Да. В общем, его проблема — это я. Госпожа Наймирэ, простите, что я завожу этот разговор… вам должно быть неприятно…
— Просто расскажи, что тебя тревожит. Я не обещаю, что буду на твоей стороне, но если смогу — дам совет.
— Я его не люблю! — выпалила я прямо. — И никогда не полюблю! И спать с ним не буду!
— Этого следовало ожидать, — спокойно кивнула степнячка. — Ты его совсем не знаешь.
— Он очень хороший, правда… Но я хочу домой к маме.
Слёзы полились ручьем. Мамочка, забери меня! Я больше никогда не покину замок Нефф! Я буду слушаться тебя во всём…
Наймирэ терпеливо ждала, пока я выплачусь, а потом одобрительно мне улыбнулась.
— Этот праздник, день урожая…
— Хумар-дан.
— Я слышала, что если у меня не будет брачных меток, любой сможет потребовать меня. Я не хочу!
— Ты сомневаешься в превосходстве Аяза? — голос ее вдруг стал гораздо холоднее, в нем послышался лёд.
— Да нет же! Я знаю, какой он сильный! Я не хочу быть предметом раздора! И я не хочу его опозорить. Он же не виноват, что я такая…
Последние слова я произнесла совсем тихо, старательно пряча глаза.
— И что ты хочешь услышать, доченька? — мягко спросила степнячка.
— Можно их нарисовать? — встрепенулась я. — Ну, брачные метки!
Неожиданно Наймирэ рассмеялась, да так весело, словно молодая девчонка.
— Это было бы забавно, — наконец ответила она. — Но Аяз не согласится. Нет, не согласится.
— Я попробую его уговорить.
— Попробуй.
Взгляд женщины был странный. Она словно хотела мне что-то сказать, но покачав головой, передумала.
— Сами разберетесь. Пойдем, я провожу тебя. Позволишь зайти в твой шатер?
— Конечно, — удивленно ответила я. — Разве это не в вашем праве?
— В твой дом никто не может войти без приглашения…
Мы переглянулись и закончили хором:
— Кроме хана!
Мы прошли сквозь стан. Я с любопытством разглядывала множество шатров. Все они на первый взгляд казались одинаковыми, но если присмотреться, видно было, что форма у них разная. У некоторых даже были деревянные двери вместо полога. Снаружи шатры украшены шелковыми лентами и цветами, на некоторые нашиты полосы из цветной кожи. И все гораздо больше нашего по размеру. Я спросила у Наймирэ, отчего так, а она снова посмеялась.
— Твой шатер для молодоженов. Он оттого и стоит на отшибе. Теперь хорошо, теперь не принято выставлять личную жизнь напоказ. Раньше было по-другому.
Мне очень хотелось узнать, как же было раньше, но спрашивать я постеснялась. Вокруг было слишком много народу. Женщины всех возрастов — от юных девочек до старух — совершенно возмутительно глазели на меня, будто я была призовым жеребцом, а они — конезаводчиками. А вот мальчиков постарше и мужчин здесь не было. Где же они? Пасут стада? А много ли народу нужно для этого? В Степи не пашут и не сеют, здесь нет рудников и шахт. Усиленно я вспоминала сведения, вбитые в голову учителями: что вообще есть в Степи? Соль. Кони. Скотина. Кожи, обувь, дубленые шкуры…
Не выдержав, спросила Наймирэ, вспомнив, наконец, как Аяз учил меня обращаться к жене хана:
— Наймирэ-тан, а где мужчины?
— Работают, — удивленно ответила женщина.
— А где работают?
— Много где. Отроки пасут стада, чинят упряжи, старики шьют обувь и одежду, плетут ковры. Сильные мужчины выращивают хлопок. Недавно стали сеять пшеницу. Не здесь, конечно. На севере. Там маги живут, Таман привёз. В этом году впервые посеяли такие большие желтые цветы… из их семечек, я слышала, делают масло. А в пойме реки мы уже несколько лет выращиваем рис и сладкую свеклу и делаем сахар.
Я пораженно смотрела на нее:
— А нас учат, что в Степи кроме овец и коней ничего нет!
— И не было, — кивнула Наймирэ. — Это всё Таман. Он немного сумасшедший. Ему надо всё и сразу. Он и сам умеет всё: сегодня он собирает хлопок, завтра выделывает шкуры, потом мчится проверять, как растет пшеница… оттого он такой худой. Спит по четыре-пять часов, пытается разорваться на сотню маленьких Таманов.
— А Аяз? Что умеет он?
Это ведь совершенно естественно — делать знать больше о человеке, с которым живешь?
— Аяз учился на архитектора, — ответила женщина. — А еще он лошадник, каких свет не видывал. Он заговаривает их раны, лечит, выкармливает жеребят, чьи матери погибли. А раны и переломы он и у людей уже начал лечить, говорит — разницы почти нет. Оттого Таман запретил ему заниматься тяжелой работой: бережет его руки. Но разве он слушает!
В голосе Наймирэ слышится восхищение сыном, и неудивительно: им можно только гордиться!
Вначале я думала, что он просто дикарь, да еще и лентяй, папин сыночек, который родился с золотой ложкой во рту, или как тут, в Степи, правильнее? В шелковой рубашке? Но теперь вижу, что ошиблась. Мало того, что он отличный воин, так еще и архитектор, и лекарь! И при этом он нисколько не бахвалится своим положением. Да, он гордый, но по праву сильнейшего!
