— А что умеешь ты? — спросила меня Наймирэ, вгоняя в краску. — У нас каждая женщина владеет каким-то ремеслом, даже и дочери вождей. В Степи не любят бесполезных людей.
— Я ничего не умею, — со стыдом и горечью ответила я. — Простите. Вот мама — она рукодельница. И шьет, и вяжет, и овощи выращивает, и дождь вызывает, и в финансах разбирается. А еще играет на клавесине и красиво поёт.
Я запнулась, запоздало подумав, что восхвалять при Наймирэ женщину, в которую всё ещё влюблен хан — не самый лучший способ подружиться с ней.
— Ну я готовить умею, — совсем уж робко прошептала я.
— Да, Аяз хвалился, что твоя стряпня — лучшее, что он пробовал в жизни, — ободряюще улыбнулась женщина. — Научишь? У меня бывает и вода подгорает!
Шутит? Смеется надо мной? Я недоверчиво покосилась на степнячку. Нет, она кажется совершенно серьезной.
— А еще я не умею ни читать, ни писать, — тихо сказала мне Наймирэ. — А деньги различаю только по размеру и картинке на монете. Ты умеешь?..
— Разумеется, — кивнула я. — И читать, и писать — на славском, галлийском и франкском. И книги домовые я сама вела лет с двенадцати. Считать я умею. Цены на зерно и овощи знаю, правда, только галлийские.
— Тогда зачем ты себя принижаешь? Скромность, конечно, украшает женщину, но не в обществе других женщин.
Она огляделась, обратив внимание на женщин вокруг, сидевших очень тихо и пытавшихся уловить каждое сказанное нами слово.
— Все слышали? — громко спросила она. — Моя дочь умеет читать и писать, а еще Аяз с радостью ест ее еду!
И вполголоса мне:
— Накормить его в детстве была большая проблема. Когда были споры, кто лучше готовит, победительницей считалась та, у кого Аяз хотя бы согласится попробовать.
Я прыснула. Ни за что бы ни подумала, что мой муж такой неженка! Стоп! Я сейчас что, подумала о нём как о муже?
21
Аяз ждал меня у шатра. На его лице было недовольство.
— Где ты была? — холодно спросил он.
— У меня, — ответила Наймирэ. — Ты уж определись, она жена или пленница.
— Жена, — нехотя сказал он.
— Пленница, конечно, — одновременно с ним ответила я.
Наймирэ усмехнулась и, подойдя к сыну, внимательно поглядела на него. Странно, она такая маленькая по сравнению с ним, а мне показалась такой большой, такой мудрой!
— Ты немного поправился, — с удовольствием сказала она. — Это хорошо. А как же сурим?
— Вики меня кормит. Как жена.
— Вот как? — удивленно вскинула брови она. — Надо же! Это хорошо…
Она крепко обняла его, потом с любопытством заглянула в наш шатер, немного поболтала с сыном и ушла. Я тем временем налила воды в котелок, кинула туда пару кусков вяленого мяса и прикрыла крышкой. Теперь для вкусного бульона нужно варить его не меньше двух часов.
— Ты умеешь считать деньги? — спросил, походя ко мне со спины, Аяз. — Я не знал.
— А тебя вообще что-нибудь интересовало, кроме моих волшебных глаз? — усмехнулась я.
— Конечно, — с готовностью закивал он. — Твои сладкие губы и нежные щечки. И то, что ты оборотень. Но это оказалось не страшно.
Его слова доставили мне истинное удовольствие. Приятно, когда… муж… замечает твою красоту. Муж. Неплохо звучит. Муж-ж-ж-ж.
Кстати о этом.
— Я хочу с тобой поговорить. Серьезно.
— Может не надо? — с несчастным видом спросил он. — Наши разговоры обычно заканчиваются не очень приятно.
Он потирает скулу, а я опускаю глаза, кусая изнутри щеку, чтобы не рассмеяться.
— Надо, Аяз.
Он со вздохом проходит в шатер и усаживается на подушки.
— Я хочу тебя попросить… нарисовать брачные метки.
— Это еще зачем? — возмущенно подскочил он. — Что ты еще придумала?
— Я боюсь Хумар-дана. Не хочу, чтобы кто-то смотрел на меня.
— Так и знал, что ты не спишь, — пробормотал он. — Не бойся, никто тебя не обидит.
— Аяз, — терпеливо, как маленькому ребенку, объясняла я. — Я знаю, что ты меня защитишь. Но я не хочу, чтобы ТЫ кого-то обидел.
— А? — он с видимым трудом оторвал взгляд от моих губ. — Извини. Ты так произносишь моё имя… что ты сказала?
— Будь же серьезен! — вспылила я. — Ты всё прекрасно слышал!
— Зачем?
— Затем, что ты взрослый мужик, а ведешь себя как дитя!
— Нет, зачем я не должен никого обижать? Я, может, только и жду, с кем бы силой померяться.
— Я просто не хочу, чтобы кто-то даже подумал, что ты… ну это…
— Не сплю со своей женой?
— Да.
— А я с ней не сплю. Это чистая правда. Зачем мне кого-то обманывать? Я несостоятелен как мужчина. Я не могу тебя добиться.
— Пожалуйста, Аяз! — взмолилась я. — Я не хочу, чтобы кто-то вообще нас обсуждал! Для меня это всё равно, что кто-то… ну… заглянет ночью в наш шатер. Пожалуйста!
Я смотрела на него жалобным взглядом, зная, что он не сможет мне противиться. Так и произошло.
— А что мне за это будет? — хитро улыбнулся степняк.
— А что ты хочешь? — скрывая торжество под ресницами, спросила я. — Кроме этого самого, разумеется.
Вот бы он попросил поцелуй! Или… что-то еще!
Аяз оглядывает меня с ног до головы, отчего по спине и животу вдруг пробегают сладкие мурашки.
— Нет, — качает головой он. — Не нужно ничего. Ты не согласишься. Давай нарисуем твои знаки, я не против.
— Ты даже не сказал! — обиженно надуваю я губы. — Считаешь меня трусихой?
— Нет, что ты, — смеется он. — Я просто передумал. Не хочу тебя пугать своими желаниями.
— А ты попробуй! Вдруг я соглашусь!
— Нет, нет, ты меня побьешь! — не скрываясь, хохочет он. — Не скажу! Пусть будет по-твоему!
— Ах так! — закипаю я. — Тогда я вовсе на праздник не пойду. Останусь в шатре. И будешь ты там как дурак без меня!
— Так нельзя, — мгновенно грустнеет он. — Меня засмеют.
— А я о чем говорю? Быстро озвучивай свои условия!
— Обещай, что не будешь драться.
— Не буду, — покорно соглашаюсь я.
Мы оба знаем, что я вру, но оттого игра еще интереснее. Аяз зажмурился и быстро выпалил:
— Я хочу твою грудь!
Вот это новость! Зачем ему это? Молока там естественно нет. Или он не разбирается?
Он смотрел на меня с жадным ожиданием, даже склонился вперед нетерпеливо, а я скосила глаза вниз. Ха-ха, наивный! Да какая у меня грудь! Вот у Людмилки да, имеется. А у меня и нет почти. Ерунду какую-то придумал.
