— Или научилась бы, — пожала плечами Наймирэ.
— Или научилась бы, — согласилась я. — В любом случае, у нее нет того, что есть у вас: любви. Она любит моего отца.
— Уверена? — в глазах степнячки вспыхнули звезды.
— Конечно, — смело вру я, некстати вспоминая, что у матери в шкафу годами висит кафтан хана.
Впрочем, камзол Эстебана там тоже висит. Если бы он был у меня — я бы сожгла его к бесам. Как я вообще могла подумать, что между нами что-то возможно? Помрачение какое-то! Я и король! У которого вообще-то жена и дети!
— Вода нагрелась, — напоминает Наймирэ. — Залезай в лохань. Я помогу вымыть голову. Ах, Аяз мерзавец — такие косы обрезал!
— Да это я его попросила, — расслаблено заметила я. — Терпеть их не могла. Ради мамы растила.
— Вот как, — пробормотала женщина. — Я не знала. Уж как я его ругала! Хоть бы слово сказал!
[1] Оракулом в степи называют женщин (такой дар передается только по женской линии) с даром предвидения. В Славии и Галлии существуют школы, где учат пророчиц. В Степи знания передаются от матери к дочери.
[2] Славские бани произошли именно от степной "баньи". Принцип работы совершенно одинаковый. Раскаляли камни, кидали в деревянные бочки, нагревая воду, в которой потом мылись.
23
Наймирэ не хотела отпускать меня.
— Что насчет брачных меток? — спросила она. — Аяз против?
— Отчего же, он согласен.
— Как ты его уговорила? — вытаращила она глаза.
Я промолчала, но мои пунцовые щеки выдали меня с головой.
Усмехнувшись, женщина покачала головой.
— Может, стоит уже заполучить настоящие?
— Может и стоит, — прошептала я. — Но я не готова.
— Ах да, ты же его не любишь, — подмигнула Наймирэ. — И никогда не полюбишь.
Я покраснела еще пуще.
Она нарисовала черной тушью мне на ладонях подковы — такие же как у нее. До Хумар-дана пять дней. Продержатся.
Потом, смущаясь, степнячка принесла мне книгу с большими буквами и попросила научить ее читать. Ее и двенадцатилетнюю Эмирэ. Я захлопала глазами и неуверенно согласилась. В результате мы просидели с книгой почти до вечера. Еду нам принесла какая-то соседская девушка. Принесла и осталась с нами. Потом в шатер заглянула какая-то родственница. Еще одна степнячка зашла спросить совета. В результате к вечеру у меня был целый десяток очень старательных учениц.
Под конец я взмолилась о пощаде.
— Помилуйте, добрые женщины! У меня ужин не готов! Муж придёт — чем я буду его кормить?
Тетки закивали головами. Да, голодный муж — это неправильно. Договорились продолжить завтра с утра. На всякий случай намекнула, что учителя нужно кормить. Женщины заспорили об очередности, а я поскакала к своему шатру. Ничего путного приготовить уже не сумела: быстро напекла лепешек и завернула в них мелко нарубленные сыр, зелень и орехи. Едва успела.
Нет, так нельзя. Да и у женщин есть дела. Буду учить их до обеда, а потом к себе.
Муж снова приехал уставший и очень грязный, словно камни таскал. На этот раз я ехидно отправила его в банью.
— Только если с тобой, — спокойно ответил он. — Одному мне лень. Поэтому вылей на меня ведро воды и накорми. Я весь день не ел.
Я на самом деле ничего не имела против. Посмотрела бы на него голого. Еще как бы посмотрела! И потрогала бы — он же меня трогал, я тоже хочу! Только повода нет. Не могу же я заявить: снимай рубаху! А ведь у него красивое тело: загорелое, твердое, гладкое — во всяком случае выше пояса. А ниже… интересно, под штанами загорелое? А волосы он тоже удаляет как под мышками, или они просто не растут? Борода и усы, например, растут у Аяза крайне медленно. Словом, банья — идеальное место, чтобы удовлетворить свое любопытство. Но уже поздно: ничего в темноте не разгляжу. Поэтому настаивать не стала и сделала всё, как он просил.
Утром снова появился хан и попросил кофе. Мне-то что, мне не жалко. А вот Аязу это совершенно точно не понравилось. Интересно, сколько он выдержит?
— Говорят, ты хорошо считаешь? — спросил Таман. — А цену на зерно рассчитать сможешь? И сколько закупать нужно? И если у меня есть триста мешков зерна, сколько выйдет муки? А приплод учесть сумеешь?
— Отец, оставь ее в покое, — вмешался Аяз. — Женщины в этом не разбираются.
— Милослава разбиралась.
Мой муж набычился, готовый спорить, но я быстро сказала:
— У отца была мельница. Я знаю, что из десяти мешков зерна получается четыре мешка тонкой муки, один мешок грубой и еще отруби. Но у вас нет мельницы. Триста мешков в ручные жернова — это очень долго.
— Ерунда. Сядет триста человек и перемелет за день.
— Ну если так… тогда выйдет сто двадцать мешков тонкой муки…
— Отруби на корм скоту, хорошо. А что ты знаешь о подсолнечнике?
— Из него масло делают. Но мы не покупали — дорого. Сливочное дешевле. А еще халву.
— Халву? Это еще что такое?
— Сладость такая. Я на званых вечерах пробовала.
— Я тоже пробовал, — встрял Аяз. — Во Франкии продается. Очень дорогая.
— У тебя во Франкии друзья есть? Найди способ приготовления, — распорядился хан. — И не спрашивай, как. Сам придумай.
— А чего думать-то, — обиженно сказал Аяз. — Отправлю дипломатической почтой письмо. На Хумар-дане гости будут, с ними передам.
Я тут же навострила уши. Гости? Какие гости?
— Из Славии гости?
— Откуда же еще?
— И кнесы?
— Кнесы и приедут.
— И дед?
— Нет! — в один голос рявкнули степняки.
— Нечего тут Тэлке делать! — заявил Таман.
— Может, на следующий год, — задумчиво предположил Аяз, пристально глядя на отца.
— Может быть.
Муж засобирался по своим сверхважным делам, а вот Таман уходить не собирался.
— Я сегодня Викторию забираю, — заявил он. — Будет мне считать. Я сам не успеваю.
— Я Наймирэ обещала, — пискнула я. — И посуду помыть надо.
— Посуду приготовь, я пришлю кого-нибудь. С Наймирэ разберусь. Сын, чего ждешь? Проваливай!
Боясь, что Аяз расстроился грубостью со стороны отца, я подошла к нему и первая поцеловала в губы.
— Приходи засветло, — шепнула я. — Помою тебя в банье. Волосы твои вымою, давно пора.
Он смотрел на меня недоверчиво:
— Если так, завтра совсем никуда не поеду.
До полнолуния осталось два дня.
Таману не удалось договориться с Наймирэ, чему он был изрядно удивлён и даже возмущён. Поэтому его бумагами я занялась после обеда. Для начала он кинул мне на колени ворох писем.
