--
— Нет, нет, нет, — сказала я вопросительно глядящим на меня женщинам, ожидающим возле шатра Наймирэ. — Сегодня я нужна мужу. И вообще не время. Нужно готовиться к празднику.
— У тебя мудрая дочь, Наймирэ-тан, — сказали они. — Она знает, что важнее и почитает мужа. Удивительно для чужеземки.
— У меня мудрый сын, — сказал появившийся Таман. — Он умеет выбирать женщин.
— У моего мужа мудрый отец, — наклонила голову я. — Он женился на той, которая научила сына, как нужно выбирать жену.
— Ну конечно, — засмеялся подошедший сзади Аяз. — Я не мудрый, я терпеливый. Я ждал мою голубку шестнадцать лет.
— Почему шестнадцать? — похолодела я. — Ты что, младше меня? Тебе шестнадцать?
— Конечно нет. Просто мы уже встречались, когда твои родители приезжали сюда. Я не помню, но мама рассказала, что я был совершенно очарован тобой. Как видишь, я до сих пор очарован.
Мне захотелось его чем-нибудь пристукнуть. Зачем он так говорит? Здесь не куртуазная Франкия. Здесь Степь, где мужчина должен быть суровым и холодным со своей женщиной. Все нежности прячутся за войлочными стенами шатра. Впрочем, я вспомнила его упражнения с кнутом и поняла, что любой, кто посмеет обвинить его в мягкотелости, жестоко поплатится. А женщины и без того смотрели на Аяза с мягкими улыбками.
Уже позже он мне расскажет, что весь их стан — его большая семья. Всё это — тетки, двоюродные и троюродные сестры или жены ближней родни. У его деда было больше двадцати детей. Дети тоже создали свои семьи. Немало и родственников Наймирэ.
Когда жена хана родила первенца, она долго не могла оправиться, и Аяза няньчили все по очереди, даже грудью кормили. Подумать только, целая деревня ближней родни!
Много детей — это хорошо.
Степь большая. Таману достался народ, где стариков было больше, чем детей, а женщин больше, чем мужчин. Это случалось из-за холодов, пожаров и голода. Правда, хан первым делом рассорился со Славией, главным поставщиком столь необходимых муки, масла, овощей. Но на то он и Таман — его имя обозначает "я хочу". Он любую ситуацию мог обернуть в свою пользу. Нет больше муки? Он нашел магов и научился выращивать пшеницу. Нет воды — привезенные из Франкии инженеры построили ирригационную систему. Сразу оказалось, что в Степи можно выращивать и виноград, и яблоки, и другие фрукты. Правда, большая часть земли всё же оставалась под пастбищами. Торговлю со Славией возобновили.
Да, теперь я могла понять, почему степным ханом восхищалась мама.
--
Мы вернулись в наш подкопченый шатер. Ну и пусть там дыра в крыше. Больше воздуха будет. Заделаем… потом. Всё же он стал для меня почти родным.
Может и хорошо, что Аяз решил меня пока не трогать. В полнолуние сбегу. Волчицей я смогу большое расстояние пробежать. Где река, я знаю. Пойду против течения, за ночь, думаю до Славии доберусь. До чего же глупый мне попался степняк! И хоть он мне нравится, что уж себя обманывать, но пока мои родные ищут меня, переживают, я не смогу спокойно жить. А ведь наверняка матери послали письмо. Она, скорее всего, едет сюда. Ох, с ее-то характером она, наверное, с ума сходит!
А я, эгоистка, только и думаю, что же у Аяза постоянно топорщилось под простыней и как ЭТО выглядит. А с другой стороны… будет ли в моей жизни мужчина, с которым мне будет так легко? Во всяком случае мне есть с чем сравнивать. Отношения с Эстебаном были другими — душными, больными, неправильными. Они не приносили радости. Невозможно представить, чтобы его величество смеялся вместе со мной. Чтобы он купался вместе со мной, расчесывал мне волосы, гулял. Даже если бы нам не нужно было прятаться по углам — разве мог бы он понять меня, как Аяз? О, этот степняк видит меня насквозь и, что удивительно, любит такой, какая я есть. Со всеми страхами и недостатками. А еще он зажигает меня: уже достаточно только взгляда — и я вспыхиваю. Что-то не припомню, чтобы при поцелуях с королем хоть одна свеча шелохнулась.
— Ты грустишь, голубка? — обнял меня за плечи Аяз. — Почему?
— Это всё полнолуние, — вздохнула я. — Внутри такое ощущение тоски, что выть хочется. А еще я скучаю по маме.
Муж помрачнел.
— Как я могу помочь тебе?
— Ну… выхода два. Ты можешь заняться со мной любовью, — лукаво улыбнулась я. — Но, кажется, у тебя проблемы по этой части…
— Утешай себя этими мыслями, — прошептал Аяз мне прямо в ухо, щекоча своим дыханием. — Тем больший тебя ждет сюрприз. Какой второй вариант?
— Мне нужно обернуться.
— Нет.
— Нет так нет, — пожала плечами я. — Тогда вернемся к первому плану.
— Я боюсь, что ты сбежишь, — тихо сказал он. — И второй раз мне никто не позволит тебя украсть.
— Может и сбегу, — согласилась я. — Не попробуешь — не узнаешь.
— Ты меня без ножа режешь. Я никогда тебя не отпущу. Ты мое сердце. Я не смогу без тебя.
— Ты — великий обманщик, Аяз. Я тебе не верю. У меня даже брачных меток нет. Я не твоя.
Он вдруг изо всех сил прижал меня к себе, обжигая дыханием ухо:
— Я врасту в твою душу. Я заполню твои мысли. Я возьму твое тело. Твоё чрево выносит моих детей.
— Ты что это удумал? — возмутилась я. — Каких к бесу детей? С дуба рухнул?
— Против остального возражений нет? — спокойно уточнил он. — Хорошо, с детьми подождем.
И прежде, чем я успела высказать всё, что думала, принялся меня целовать. Вот же змей, нашел моё слабое место. Голову кружат его поцелуи. Все мысли из головы вылетают.
К вечеру меня начало трясти, будто в лихорадке. Я то и дело выходила на улицу взглянуть на луну. Она была почти идеально кругла и желта, будто золотая монета. Она звала и манила. Мне хотелось взвыть как волку.
Аяз встряхивал меня за плечи, затаскивал назад в шатёр, ругался. Под конец он принялся разминать мне спину и плечи, надеясь хоть так привести в чувство. Под его ладонями я провалилась в тяжелый сон.
Очнувшись от сводящего с ума запаха спящего мужчины, я не удержавшись, прильнула губами к шее. Укушу! Вот здесь, где шея соединяется с плечом, где бьется пульс — я просто обязана вонзить туда зубы. Желание пометить его, назвать своим сводило с ума. Я примерилась и легонько прикусила кожу. Этого было мало.
Мужчина резко откатился от меня и сел:
— Ты что, меня сожрать решила? — с изумлением спросил он. — С ума сошла?
— Прости, — разревелась я. — Прости. Я не знаю, что на меня нашло.
Спрятаться за слезами мне было проще, чем объяснять что-то. Да и что я ему скажу? Ты меня украл, принудил к браку, обманул — а я тебя хочу? Много чести ему будет!
— Не ной, — прикрикнул строго Аяз. — Мне твои слёзы — нож по сердцу. Поклянись, что до Хумар-дана не сбежишь от меня.
