Милослава рассмеялась.
— Спасибо, что только завтра. Сегодня я уже никуда не пойду. Покажи мне, где я могу упасть и уснуть?
За окном громыхнуло. Мягко зашелестел дождь. Я обеспокоенно выглянула в окно: Аяз так и не вернулся. Мама уснула практически сразу же, а я всё сидела на кухне и ждала.
Наконец тихо скрипнула дверь, и в дом ввалился мокрый насквозь Аяз, тащивший большой сундук.
— Твою мать, Виктория, — выругался он, увидев меня. — В смысле, вот сундук твоей матери. Надеюсь, там что-то действительно ценное.
Я молча принесла ему полотно и сухие шальвары. Степняк так замерз, что у него зубы стучали. Он даже не постеснялся раздеться в моем присутствии донага — куда там, мгновенно сбросил с себя мокрые вещи. Я собрала их и кинула на пол в уборной: завтра разберусь.
— Сегодня ты спишь со мной, и это не обсуждается, — строго сказала я. — Не вздумай меня позорить при матери. В Галлии принято, чтобы супруги ночевали в одной спальне.
— Врешь ты всё, — пробормотал Аяз. — Но сегодня у меня нет сил с тобой спорить. В одной так в одной.
Он поднялся наверх и упал в подушки, натянув на плечи стеганное покрывало. Я, немного подумав, разделась до сорочки и легла рядом. Он всё ещё дрожал — лишь бы не простыл. Завтра сделаю ему чай с лимоном.
— Ничего личного, Аяз, но я — огненный маг, — прошептала я. — А ты замерз. Я могу тебя согреть.
И с уверенностью, которой вовсе не ощущала, я откинула одеяло и прижалась к нему всем телом. В груди затеплился маленький огонёк. Немного помедлив, он обхватил меня ледяными руками. Я зашипела сквозь зубы, но придвинулись еще ближе. Уткнулась носом в основание шеи — я ведь так и не укусила его. Побоялась. А между тем что-то дикое и хмельное внутри меня требовало немедленно заявить на него свои права.
— Ты как печка, — прошептал он. — Вся пылаешь.
Вместо ответа я потянулась к его губам, благо поза располагала. Невольно подумалось, что отбиваться он не будет: побоится леди Оберлинг разбудить. Провела языком по сомкнутым губам, потянула зубами, поймала судорожный выдох.
— Угомонись, Виктория, — попытался он убрать мои руки. — Зачем ты это делаешь? Сегодня не полнолуние…
За эти слова я укусила его в плечо — сильно, хоть и не до крови.
— Послушай, я не хотел тебя обидеть. Вики, ну прости. Хочешь уехать — уезжай. Но ребенка я всё равно заберу.
— Еще одно слово, и я откушу тебе нос, — пригрозила я. — Я всё-таки оборотень, не забывай.
— Виктория, не дури…
Ах так! Сам напросился! И уже без всякой робости впилась зубами в основание шеи и заурчала от нахлынувшего облегчения. Аяз зашипел сквозь зубы: ему явно не понравилось. Я лизнула место укуса раз, другой… И внезапно он перекатился на меня, придавив к подушкам и задрав сорочку до самой шеи.
— Прости, голубка, но ты нарвалась, — пробормотал он. — Я сдерживался как мог, но моё терпение на исходе.
— А тебя кто-то просил сдерживаться? — шепнула ему прямо в ухо я и прикусила за мочку.
Внутри полыхал такой огонь, что грозил спалить весь город, да только я уже умела с ним управляться. Больше всего я боялась, что Аяз передумает в последний момент, откажется от меня, сбежит, и потому цеплялась за его плечи и прижималась всем телом. Но степняк даже не думал ускользать, напротив, стискивал меня в объятьях едва ли не до боли, жадно целуя, и рвано дышал в ухо, вжимая меня в подушки.
Кажется, он действительно долго терпел, потому что никак не мог остановиться, и уснули мы только под утро.
Проснулась я одна, подскочила всполошенно, накинув халат, вылетела на лестницу.
Мама с Аязом пили кофе в кухне и мирно беседовали. Я выдохнула и поплелась одеваться.
Леди Милослава была уже в платье, а не в смешно смотрящихся на ее длинных ногах шальварах. Меня всегда поражало ее умение оставаться леди до кончиков ногтей при любых обстоятельствах. И волосы красиво заплетены, и голубое муслиновое платье почти не помято: а ведь у меня утюга отродясь не было.
А еще кухня сверкает чистотой: вымыты пол, стены и плита. Стол выскоблен добела. Мама есть мама — не терпит ни малейшей неряшливости.
— Хороший у меня зять, Ви, — отсалютовала она мне чашкой. — Умный. Только по-галлийски не разговаривает, но это не страшно. Зато он архитектор. И лекарь. Потрясающе!
— А еще он сын степного хана, — усмехнулась я.
— У каждого свои недостатки, — сухо ответила мама. — Он хотя бы на него не похож.
— Да, — согласилась я. — Внешне Аяз похож на Наймирэ.
— Наймирэ — красавица, — кивнула Милослава. — И умница. Кстати, Ви, а как вышло, что Герхард тебя не уберёг? Он вообще живой? Как я теперь его отцу в глаза смотреть буду?
— Мам, понимаешь… мы с Людмилкой его в погребе тогда заперли… Но он меня искал. Просто в Степь до Хумар-дана проникнуть очень сложно…
— Кто такая Людмилка? — мгновенно уловила суть мама.
— Старшая Волчек. Ах да! Тетка Святослава просила тебе кланяться… И чтобы ты перед богиней ее простила. Еще надеется сына родить.
— Да батюшки, лет-то ей уже… А, тридцать пять всего… ну дай богиня ей наследника. Мне-то не горячо — не холодно. Прощаю и ее, и Волчека. Да я вообще всех прощаю. В конце концов, жизнь у меня сложилась как нельзя лучше.
37
После завтрака мама как-то ловко исчезает с кухни: знамо дело, ни готовить, ни мыть посуду она не горит желанием. И без того она всё тут вычистила. Я внимательно оглядываю Аяза, трогаю его лоб сначала рукой, потом губами. Нет, жара нет. Кажется, не заболел. Впрочем, для полной уверенности стоит пару дней подождать. Близнецы болели нередко, потому что совершенно не береглись: то в ледяной речке купались, то в снегу без шапки катались, то голышом под дождь выбегали. Бывало, что они заболевали не сразу, а к вечеру второго дня.
Муж наблюдал за мной как-то особенно внимательно, впрочем, не делая ни малейшей попытки сопротивляться. Немного подумав, я достала с полки травы, купленные на рынке: ромашку, шалфей, сушеные листья малины и довольно свежий липовый цвет. Сделаю лечебный чай. Нет, я никогда не увлекалась медициной, но мама всегда заваривала нам с братьями какие-то травки и листики, и при этом обычно рассказывала, какое растение от чего лечит. Я и запомнила.
Сейчас я понимаю, скольким важным вещам я вот так, наблюдая и слушая, научилась у леди Милославы. Оказывается, мама — это не только нежные руки и сказки перед сном, но еще и великая мудрость. Я горько жалею, что не внимала ей, убегая из дома прочь, когда она начинала меня учить.
Горечь целебного чая я смягчила мёдом. Налила горячий напиток в большую кружку и сунула в руки Аязу.
— Ты всё ещё мечтаешь о наследстве? — с интересом спросил он. — Теперь-то точно всё моё будет твоим. Уже и отравы мне предлагаешь.
