Таман и сам не знал, что так любит его — этого избалованного гордого мальчишку, в котором он узнавал свое продолжение. Из всех детей именно Аяз был его любимцем, возможно, потому, что его первого он посадил перед собой на коня. Именно с Аязом хан учился быть отцом. И если Аязу была нужна Виктория — хан сделает всё, чтобы ему помочь. Даже пойдет против своей шабаки. Особенно сейчас, когда мальчик едва живой от терзающего его чувства вины.
--
Когда сын пришел к нему с мертвыми глазами и спросил, как отец сумел выжить без своей женщины, Таман не на шутку перепугался. Что такого натворил Аяз, чтобы задавать подобные вопросы?
— Вики беременна, — опустил голову мальчик. — Дадэ, что мне делать?
— Радоваться? — неуверенно предположил Таман.
— Она не хочет ребенка. Она еще совсем дитя. Я должен был уберечь ее.
— Должен был, — согласился Таман. — Но уже поздно. Ребенок — это чудо.
Он едва удержал язык, чтобы не сказать, что ребенок от любимой — это самое большое счастье в мире. Не Аязу он может это сказать. Не тому, кого он сам не ждал и не хотел когда-то. Внезапно хан осознал, ЧТО ощущала Наймирэ, когда носила его детей. Это больно.
— Что я наделал, дадэ? — опустился на подушку Аяз, пряча лицо в руках. — Я украл ее, напугал, обманул… Я лишил ее выбора. Я забрал у нее свободу. А сейчас забираю и тело. Лучше бы я никогда ее не встретил. Без меня Вики могла бы быть счастлива.
Таман сел рядом с ним так близко, что касался его плечом. Он никогда не умел быть нежным с взрослыми детьми, а особенно с Аязом. Девочек он еще мог обнять или поцеловать. Маленького Шурана хан щекотал и подбрасывал в воздух. Средних можно было хлопнуть по плечу или погладить по голове. А как поддержать уже взрослого парня, как показать ему свою любовь?
— Никогда не думай, что могло быть, — наконец, сказал он. — Прошлого не изменить. Думать о том, что могло бы быть — это путь в никуда. Попробуй с ней поговорить. Вики — умная и добрая девочка. И ты, кажется, ей нравишься.
— Она меня ненавидит, — глухо сказал сын. — Понимаешь, если я услышу это еще раз, я просто умру. Мне так страшно, дадэ! Как я буду жить без нее?
— Просто жить, — подумав, сказал Таман. — Дышать, есть, пить. Когда-нибудь ты вдруг поймешь, что ничего не изменилось вокруг и мир не рухнул оттого, что у тебя внутри что-то сломалось. И ты научишься находить утешение в том, что она есть где-то в мире, дышит тем же воздухом, что и ты, ходит по той же земле… И даже счастлива, пусть и без тебя.
— Знаешь, я раньше презирал тебя, — признался Аяз. — Думал, что ты дурак, что не видишь, какая хорошая у тебя жена. Что ты пользуешься ей и ничего не даешь взамен. Но сейчас понимаю, что вовсе не смог бы жить ни с кем, кроме Вики. Зачем ты женился, дадэ?
— У меня не было выбора, — прошептал Таман. — Ханом мог быть только женатый мужчина. Я не знал, где она. Я потерял свою шабаки, а потом у меня сквозь пальцы начала ускользать и Степь. Я чувствовал, что смогу дать своей родине гораздо больше, чем Хариз. Я ведь с детства знал, что стану ханом. Я готовился. Я учился. У меня было столько планов! Я и не мог позволить себе потерять всё из-за глупых традиций! Две любви у меня было — Степь и Милослава. Степь я полюбил первой, и она никогда мне не изменяла. Поэтому я взял жену. Именно Наймирэ, потому что эта девочка всегда смотрела только на меня.
— Ты жалел об этом?
— Только однажды, когда смог отыскать Милославу. Я стоял, держал ее в руках и ненавидел себя за то, что не могу всё бросить и уехать с ней на край света.
— Я бы бросил, — тихо сказал Аяз.
— Потому тебе и не быть ханом. Ты свободен. Знаешь, она всё поняла. Она так и сказала: выбора нет. Твоя жена — Степь. А мой муж — замок Нефф. И я отпустил ее. Потому что хотел, чтобы она была счастлива, пусть и без меня.
— Ты думаешь, надо отпустить Вики? — растерянно спросил Аяз.
— Ты баран? — не выдержал хан. — Она ждет твоего ребенка! Она твоя жена! Ты добился всего и хочешь убежать от ответственности? Сам отказаться от своей шабаки? Совсем рехнулся?
— Ты же сказал, что шабаки только у вождей бывает.
— Мало ли что я сказал! — толкнул его плечом отец. — Шабаки — это та, которая делает тебя больше, чем ты есть.
— Спасибо, — внезапно вскочил Аяз. — Спасибо, дадэ! Ты меня просто спас! Я знаю, что буду делать! Увезу ее в мой новый дом, наш дом и попробую стать таким мужем, которого она хочет.
--
Ну, хоть кто-то знал, что ему делать. Таман вот не знал. Она здесь. Возле его шатра. И дыхание сбивается, и руки трясутся, и внутри жаждущая пульсирующая тьма. Милослава смотрела внимательно и строго, и хан прятал глаза, не желая ее жалости. Она всегда понимала его слишком хорошо.
— Зайдешь? — предложил он с нервной усмешкой.
Леди Оберлинг знала степные обычаи — недаром она когда-то всерьез думала стать его женой. Если женщина заходит в шатер мужчины — она соглашается на всё. Но… был ли в ее жизни мужчина, так ее любивший? И стоит ли противиться искушению, если лучшие годы уже позади, даже дочь уже вылетела из гнезда, и всё, что ждет впереди — лишь старость? Ей уже сорок. В этом возрасте южные женщины считаются зрелыми и мудрыми матронами. Многие из них уже бабушки. Так просто сделать шаг и взглянуть в узкие черные глаза — словно она всегда этого ждала, жила ради этого момента.
39-2. Наймирэ
Закусив губу, Милослава жалобно поглядела на него и вдруг, шагнув вперед, прикоснулась ладонью к его лицу. Таман всё понял. Так гладят ребенка, успокаивая и мягко приводя в чувство. Было больно. Опять. Всегда. Она только и делала, что причиняла ему боль.
— Дура, — оттолкнул он ее. — Не трогай меня, чтобы я не сделал того, о чем мы оба будем всю жизнь жалеть.
Нет, она не ошиблась в нем. Он по-прежнему любил ее сильнее, чем себя, и это осознание кружило голову куда больше, чем взгляды и прикосновения.
— Ты будешь жалеть? — с грустной улыбкой спросила Милослава.
— Я? — вскинул брови хан. — Думаешь, мне недостаточно сожалений? Думаешь, я вообще умею о чем-то жалеть? Глупости! Ты сделала меня сильным. Знаешь, как делают хорошую стальную саблю? Ее раскаляют на огне, а потом резко окунают в воду. Она шипит, остывает и становится прочной. Это называется закалкой. Ты закалила меня, Мила. Я ни о чем не жалею.
— Я сейчас сойду с ума! — схватилась за голову женщина. — Я не понимаю тебя, не понимаю себя!
Таман криво усмехнулся и вдруг ударил ее по щеке — не сильно, но ощутимо.
— Так легче? — зло спросил он. — Или тебя выпороть, чтобы ты вспомнила, кто ты есть?
Женщина вскинула голову, сверкнув глазами.
— Так гораздо лучше, — звонко сказала она. — Спасибо.
--
Они сидели у очага на одном бревне: рядом, но не касаясь друг друга. На плечи Милославы было накинуто одеяло: ночи уже прохладные.
