— Я останусь рядом, даже если ты приведешь ее в свой дом, — просто сказала Наймирэ. — Я без тебя умру.
— Не приведу. У меня только одна жена, и это ты.
Словно время вспять повернулось: так же он пришел к ней много лет назад.
--
Ночь в Степи — самое гнусное время суток. Днем хорошо — можно заниматься всякими неотложными делами и ни о чем не думать. Ночью же в голову лезло всякое… Таман давно уже не любил ночь. Прошло то время юности, когда ночи казались для него волшебными и наполненными смыслом. В последнее время он выматывал себя так, чтобы вернуться в шатер, упасть в подушки и ненадолго умереть. Но сегодня уснуть не получалось — детский крик был столь пронзителен, что ввинчивался в голову, как лопата в землю. Пришлось даже уйти из шатра.
— Наймирэ! — рявкнул он зло. — Уйми свою дочь! Отчего она так орет?
— У нее режутся зубы, — тихо ответила жена.
— Так сделай что-нибудь! Ты мать или кукушка? Уйми ребенка… грудь дай или чего там женщины делают!
Наймирэ ничего не ответила на это. В шатре послышалась возня и тонкий голос сына — еще и этот проснулся. Сын вызывал у Тамана жгучую неприязнь на грани ненависти: если бы его не было, всё могло сложиться по-другому. Мальчишка тоже начал хныкать. Наймирэ прикрикнула на него, отчего Аяз стал еще громче орать. Не шатер, а конюшня! Не надо было вообще возвращаться. Остался бы в поле — погода позволяет. Да и вообще — мало что ли шатров, где его готовы уложить спать?
Таман тяжело поднялся, потирая лицо. Если б не было жалко уставшего коня, он бы уехал прямо сейчас. Он прошел в шатер, где в голос ревело уже трое: сын, дочь и Наймирэ, не умевшая справиться с детьми.
— Аяз, немедленно спать, — тихо скомандовал хан. — Не мешай матери.
Мальчик мгновенно замолчал и бросился к отцу, прижимаясь к его ногам. Это тоже было больно. Слепое обожание сына било по лицу, как хорошая оплеуха. Нехотя хан опустил руку и потрепал ребенка по голове. Кажется, ему только это и было нужно. Мальчик покорно отправился спать.
— Я уеду утром, — сказал хан жене. — Здесь жить невыносимо. Твоя дочь…
— Это и твоя дочь тоже! — с неожиданной ненавистью в голосе произнесла Наймирэ.
Таким тоном с Таманом разговаривать не смел никто. Он тяжело и пристально поглядел на Наймирэ, в страхе прячущую взгляд. Она и сама понимала, что сказала лишнее. Он вдруг увидел и черные круги под ее глазами, и всклокоченные волосы, которых давно не касалась расческа, и рубашку с засохшими потеками от молока. Наймирэ права. Это и его ребенок тоже. Не ее вина, что он принял неверное решение.
— Положи дочь и приведи себя в порядок, — скомандовал он. — Рубашку хоть поменяй и умойся.
— Она плачет, — сквозь зубы процедила женщина. — Разве я могу ее оставить?
Таман понимал, что должен забрать ребенка у жены, понимал — и не мог через себя переступить. Он не хотел ни Аяза, ни Рухию. Ему вообще не нужны дети… от Наймирэ. Самое гадкое, что его жена — не дура и всё прекрасно понимает.
— Если бы это была дочь Милославы, ты бы говорил по-другому, — с горечью произнесла маленькая степнячка, угадав его мысли.
— Еще раз услышу от тебя это имя — убью, — тихо сказал Таман и вышел вон.
Он шел, не понимая, куда и зачем. В груди жгло огнем. Если бы это была дочь Милославы… Если бы ребенка родила любимая женщина — он был бы самым счастливым в мире. Но Милославу держал в объятьях другой мужчина, и сделать тут было ничего нельзя.
Если бы был жив дед — сейчас бы он поколотил своего глупого внука, и был бы прав. Детей от Милославы ему подавай! Займись своими, баран! Мальчишке уже три, а он к лошади не подходил ни разу! И в этом нет вины Наймирэ. Мальчиками всегда занимались отцы — разве женщина вырастит нормального мужчину? Наймирэ вообще ни в чем не виновата. Он сам выбрал в жены ее. Еще так пафосно думал, что если не может быть счастлив — то пусть она будет счастлива.
Чувство вины Таман не любил еще больше, чем безнадежную тоску по женщине, которая не была его. Или была… но не долго. Во всяком случае, его губы всё ещё помнили, что такое поцелуй, а ведь он не прикасался так ни к кому, кроме Милославы. Он вообще не понимал, для чего целовать женщину. Гораздо интереснее то, что происходит дальше. Но Мила… Мила была чем-то совершенно иным. Не женщиной. Шабаки.
Таман не помнил, сколько времени он простоял, всматриваясь в горизонт, но холмы на востоке уже посветлели и на небе появилась бледно-розовая полоса. Приходил новый день. Спать уже не хотелось. Он вернулся в стан. В шатре было тихо — уснула измученная Наймирэ, тихо сопела, постанывая во сне, дочь.
Девушка сразу проснулась, когда муж вошел в шатер: несколько ночей она не спала вовсе, да и вообще, любая мать спит очень чутко. Боялась только, что Таман услышит стук ее сердца — но нет, не услышит. Он лег рядом и уснул мгновенно. Какое-то время она просто наслаждалась его присутствием рядом — вернулся! Как бы ни хотелось поспать еще немного- надо подняться и привести себя в порядок, а потом заняться завтраком. Пока дочь спит — есть немного времени. Однако стоило ей приподняться — малышка жалобно заскулила. Наймирэ быстро сунула ей в рот грудь, боясь потревожить супруга, но на ее плечо уже легла горячая ладонь.
— Спи, еще рано, — сказал Таман. — Спи.
Он знал, что будет делать: приведет жене кормилицу, заберет сына с собой в поля, научится быть отцом. Никто не виноват в его боли, кроме него самого.
--
Женщина в его объятьях вздрогнула всем телом и прижалась к нему еще плотнее. Она не знала и не хотела знать, что произошло между ее мужем и Милославой, но была сейчас ей искренне благодарна.
— Тебе надо поспать, — прошептала Наймирэ. — Опять как загнанная лошадь. Ложись.
— Мне надо вернуться. Там овцы…
— Справятся и без тебя. Хариз прекрасно тебя заменит. Спать.
— Ты ляжешь рядом? — отчего-то она была ему сейчас нужна как воздух.
— Если ты пожелаешь.
— Пожалуйста, — прошептал Таман, ловя ее руку и переплетая их пальцы. — Будь со мной.
Она легла рядом с ним, уткнувшись в его плечо. Таман уснул мгновенно, а Наймирэ еще долго утирала слёзы и улыбалась в темноту, про себя благодаря степного бога за приезд Милославы.
40. Максимилиан
Впервые в жизни Максимилиан Оберлинг боялся того, чего не мог изменить. Впервые в жизни он не был хозяином своей судьбы. В первый день, когда его супруга уехала, он напился так, что теперь его воротило даже от запаха спиртного. Когда он понял, что Милослава не ругает его, не приносит бодрящий чай, не ворчит, как раньше — и вообще ее нет рядом, лорд Оберлинг едва не сошел с ума. В отчаянии он переступил через свою гордость и написал пространное письмо королю, в котором смиренно признавал свою ошибку и просил высочайшего соизволения покинуть замок Нефф и ехать вслед за женой в Славию. Ответ пришел быстро, он был, разумеется, отрицательный. Внизу листа была приписка от Эстебана "Так тебе и надо, старый дурак. Помучайся, тебе полезно. Может, научишься, наконец, держать себя в руках".
