А на обратном пути с поминок Эльвира с Мариной принялись мыть кости общим знакомым. Иван сосредоточился на дороге, удивляясь, как раньше не замечал ущербности людей, чуть не ставших его родственниками. Он словно очнулся, когда услышал знакомые имена.
— Лилька, наверное, в отеле осталась, не соизволила выйти, — заявила Марина.
Эльвира на нее зашикала поначалу, а потом поинтересовалась:
— С чего ты так решила?
— Пахомов быстро наверх смотался, — заметила наблюдательная Маня. — Видать, устроили альтернативные поминки. Утешили друг друга, — зашлась Марина пьяным смехом.
— Может, и поженятся теперь, — словно размышляла вслух Эльвира.
Ивану хотелось закричать. Обругать матерными словами двух надоедливых кумушек, но он сдержался. Довез до дома и даже помог Эльвире выйти.
И лишь отъехав на полквартала, собрался с силами и позвонил Пахомову.
— Да, жду тебя, — пролаял Виктор Николаевич. — Не понял, куда ты запропастился? Давай подъезжай к входу в отель, ресторан уже закрылся.
Несмотря на поздний час, Широкий проспект жил своей насыщенной жизнью. По каждой полосе неслись машины в три ряда. Сверкала неоновыми вывесками реклама. Где-то там, в небольшом белом здании с французскими окнами, сейчас находится Лиля. А рядом с ней Витя Пахомов. Вдвоем в гостиничном номере. Иван почувствовал, как ревность и злость разъедают нутро, и подступает головная боль.
Он затормозил около входа, над которым красовались большие белые буквы "Василиса". Двери тут же разъехались, выпуская на улицу заплаканную пожилую женщину, которую Иван узнал сразу. "Рая — дочь самурая". И рядом с ней заметил фигуру в странной голубой кофте с заячьими ушами. Наброшенный на голову капюшон придавал сходство с городской сумасшедшей. Около самой машины фигура остановилась, обнялась с учительницей и юркнула к Ивану в "галендваген". Лиля.
— А ваша "дочь самурая" прям лично каждого ученика с поминок провожает? — зло бросил Иван, ударяя по газам.
— Это шутка такая? — воззрилась на него Лиля и поинтересовалась ледяным тоном: — И кто тебе позволил ее так называть? Ты же у нее не учился.
— А на это особое разрешение требуется? — криво усмехнулся Бессараб. — Извини, не знал. Хоть вы ее и почитаете все, но не слишком красиво вышло, что многие ей тоже соболезнования выражали наравне с родителями Корабельникова.
— Не тебе судить, — крикнула Лиля. — Для учителя каждый ученик, как свой ребенок. Сережка уж точно не чужой. А Иштван — тем более.
— Цагерт ходил в любимчиках? — фыркнул Иван.
— Иштван был ее зятем, — отрезала Лиля. — Раиса Петровна — моя мама.
— Прости, — пробурчал Иван и накрыл ее руку своей лапищей. Лиля откинула ее в сторону.
— Я просила тебя не притрагиваться ко мне.
— Прости, — снова повторил Иван, почувствовав угрызения совести.
Бессараб попробовал сменить тему и перевести гнев на милость: — Что за прикид такой странный? — усмехнулся он и добавил, не подумав: — Ты стащила эту фуфайку у моего секретаря?
— Не знаю, — передернула Лиля плечами. — А кто твой секретарь? — спросила от нечего делать.
— Дура Самойлова, — пробурчал Иван.
— А почему?
— У нее такая же ужасная куртка. Я думал, что это единичный экземпляр. А ты вот тоже где-то раздобыла.
— Нет, — отмахнулась Лиля и поинтересовалась. — Почему Самойлова — дура?
— Н-у-у… — Иван задумался над ответом.
— Ясно, — отрезала Лиля и добавила в сердцах: — У тебя все дураки. Прям, как у Сердюковых. Ты женись, Вань, на Марине. Будете вместе людям кости мыть.
Она снова накинула на голову дурацкий капюшон с ушами и отвернулась к окну. До самого дома Иван не предпринял никаких попыток заговорить. Сводило скулы от головной боли, он сам был не в настроении, да и Лильку такой злой приходилось видеть впервые.
"Лучше спустить эту глупую ссору на тормоза", — мысленно решил Иван.
Всю дорогу он размышлял, как все-таки затащить в постель неприступную красавицу, косился на подрагивающее в такт движению велюровое заячье ухо, и, углубившись в свои мысли, не удосужился внимательно посмотреть в зеркало заднего вида.
Шестаков увидел, как черный "галендваген" припарковался около входа в гостиницу. Разъехались в разные стороны прозрачные створки, выпуская на крыльцо Раису Петровну Агапову. Следом в странной голубой кофте вышла Лилия Цагерт. Несколько часов в засаде не прошли даром.
— Говорил же тебе, что она у Пахома, — самодовольно заявил он Лобанову.
Тот кивнул и приготовился выскочить из машины.
— Давай брать.
— Не успеешь, — усмехнулся Шестаков и показал на отъезжающий "джип".
— А это что за хрен с бугра? — выругался Лобанов.
Шестаков всмотрелся в лицо водителя, проезжающего мимо "джипа".
— Это, дорогой товарищ Слава, и есть автор сценария, режиссер и даже композитор сегодняшнего шоу, — доложил он, потом подождал, пока проедет пара-тройка машин и пристроился следом.
— Кто такой? — зло поинтересовался Лобанов. — Я его еще на похоронах приметил.
— Ага. Но кто бы сказал, не поверил.
— Бандит из другого лагеря?
— Он не бандит, а герой державы, добровольцем ушел в Афган, потом в Абхазии воевал. Героический мужик. Сейчас — директор завода. У нас же, Слава, тут война миров была. Заводик один то и дело переходил в руки разных группировок.
— Что за завод?
— По производству глазурованных сырков. А потом кто-то умный предложил на пост директора кандидатуру Бессараба. У него не забалуешь, опять-таки опыт ведения боя в городских условиях.
— А-а-а… А к Цагерту и Пахомову какое отношение имеет?
— Не знаю. Может, личный водитель у Золотой королевы, — хмыкнул Шестаков.
— У кого? — не понял сразу Лобанов.
— Да школьное прозвище Лили Цагерт, — пояснил Шестаков.
— А что, подходит. Надменная и холодная, как венценосная особа. Не люблю таких.
— Ты не любишь, а вон сколько мужиков вокруг прыгает, угодить хочет. Красивая баба.
Они катили по старой разбитой дороге, между невысоких, давно построенных кирпичных и дощатых домов, прислонившихся друг к другу, именуемых в народе "частным сектором". Но ямы и ухабы вдруг сменила хорошая асфальтовая дорога, начавшаяся за оказавшимся посреди улицы шлагбаумом.
— Куда он едет, мама дорогая. Кто бы сказал, не поверил бы, — всплеснул руками Шестаков.
— Руль держи, — проворчал Лобанов. — А что тут у вас, местный Беверли Хиллз?
— Ага, здесь, чтобы построиться, большие деньги надо было за землю отвалить. Тут такие люди живут, не хухры-мухры.
