Мать снова погладила его по лбу и поправила распахнувшийся полушубок.
— Совсем тебе плохо, Юрочка?
Странно, но в ее глазах Бумеранг прочел боль за него. Ну, не за него, конечно, а за своего сына, оказавшегося стараниями Нелли Самуиловны обряженным в зековскую одежку и погребенным где-то за территорией лагеря.
"Ее сын умер, а сердце материнское ей ничего не подсказало", — почему-то подумал Бумеранг. Как будто прочитав его мысли, женщина наклонилась к нему и прошептала:
— Сны мне, Юрочка, снились нехорошие. Думала, что уже и живым не увижу.
— Мам, ну какие сны, это ж суеверие. Вон тебе и Юрка скажет, что суеверие — это грех. Юр, а там на зо… на службе ты в церковь тоже ходил?
— Нет, Паш, бросил я это занятие. Бог не в храме, он в сердце каждого, — с ходу сказал Бумеранг расхожую фразу. А про себя подумал: "Мама родная, этот самый Костюк был еще и набожным".
— Ну, и правильно, — гоготнул Павел. — Хоть в чем-то тебе служба на пользу пошла.
— На какую пользу? — возмутилась мать. Бумеранг прочел в личном деле, что ее зовут Антонина Дмитриевна. — На какую пользу? Всего вон болезнь изъела. На себя не похож. Ничего, Юрочка, ничего, скоро на ноги встанешь. Не зря ж говорят, что дома и стены помогают.
Если стены помогают дома, то вы меня, пожалуйста, в Город отвезите. Вот только беда — никто не ждет в родных стенах и таблетку завалящую в рот не положит.
Никто даже в детстве не беспокоился, поел он или нет, сделал ли уроки. Никто никогда не звал его вечером домой, не интересовался, как прошел день. Как он завидовал Герту, когда слышал истошные крики его мамаши с балкона:
— Иштван. Домой.
Завидовал даже Витьке Пахомову, которого мать порола за плохие оценки.
Зато он, Вова Нестеров, был всегда одет в заграничные шмотки, дома холодильник ломился от сухой колбасы, оливок и шпрот, на балконе и в кладовке стояли ящики с тушенкой и чешским пивом, постоянно доставляемые любовником матери.
— Чего тебе еще надо, Вовик? — искренне удивлялась мать, равнодушная ко всему, кроме себя самой, когда он пытался что-то ей объяснить.
Потом перестал, перестал завидовать ребятам во дворе, перестал раздражаться на дурацкое "Вовик".
Впрочем, нет никакого "Вовика". Сгинул. Это он, а не Юра Костюк, лежит прикопанный мерзлой землей. Это он, а не Юра Костюк, убил человека. И бог с ним. Рыдать по нему никто не станет, даже родная мать.
Машина плавно затормозила. Бумеранг открыл глаза.
— Пока ты спал, Юрочка, мы и приехали, — радостно сообщила Антонина Дмитриевна.
Ему помогли выбраться из машины, и мать с братом повели его в дом, выложенный из белого кирпича.
Внутри суетилась какая-то старуха, увидев вошедших, кинулась целовать Бумеранга.
— Юрочка, внучек, — Бабка обняла его и заплакала.
Хм, кто-то говорил, что люди, живущие на севере, менее эмоциональны.
— Мам, ну что же ты? Он еле на ногах стоит, а ты постель не постелила?
Старуха кинулась разбирать постель.
— Господи, Нина, прости дуру старую.
— Мам, да какое ты одеяло стелешь? Ведь это ж ватное, лучше пуховое достань. Нет, лучше я сама.
И мать, сняв сапоги, побежала куда-то в комнаты.
Бумеранг в изнеможении, не снимая полушубок, опустился на какой-то сундук, стоявший у самой двери, и прислонился к стене. Ему неимоверно хотелось спать. Но в то же самое время он поражался, с какой любовью и заботой встретили его новоявленные родственники.
Его раздели и уложили в постель, накормили с ложки куриным бульоном, заставили выпить какое-то снадобье из сосновых шишек и ушли на кухню, оставив открытую дверь. На всякий случай, вдруг что понадобится.
С дороги и после обильной еды Бумеранг заснул. Ему снился Жук, грозивший пальцем, снились смотрящий и хозяин. Потом они превратились в Герта и Пахома. А после он кружился на карусели с девочкой из параллельного класса, он забыл, как ее зовут. Но карусель превратилась в ураган и стала уносить его.
Он очнулся от того, что кто-то тряс его за плечи.
— Господи, очнулся, я думала, уже все, — сквозь слезы прошептала Антонина.
— Тетя Нина, ты пугаешь, — сказал кто-то рядом. — Видишь, сделали ему укольчик, и жар спал. Нечего всякую дрянь человеку вместо лекарств давать, когда есть медикаменты.
— Но бабка Марья…
— Она, небось, и руки не моет, когда травы свои варит.
Бумеранг скосил глаза и увидел молодую девчонку со шприцем в руке.
— Ну-с, Юрий Игнатьевич, поворачивайтесь на живот и заголяйтесь.
— Нет, не буду, — слабым голосом воспротивился Бумеранг. — Ты потом за меня замуж не пойдешь.
— Боже спаси, — наигранно ужаснулась девушка. — Мне потом твоя Ольга все глаза выцарапает. Поворачивайся, Юрчик.
— Олечка придет ближе к вечеру, — сказала Антонина. — У нее вторая смена.
— Посиди со мной, Вера, — неожиданно сказал Бумеранг. Он вспомнил, что видел эту девчонку на фотографиях, которые Нелли Семеновна стащила из тумбочки Костюка.
Там были две барышни. Простая и несимпатичная Ольга с длинной жидкой косой какого-то неопределенного цвета, обещавшая дождаться. И веселая круглолицая Вера с короткой мальчишеской стрижкой. С обратной стороны была лишь подпись: "Вера Большакова, Пермское медицинское училище, 1988 год". Еще там, в лазарете, Вера понравилась Бумерангу больше. Но сейчас, в действительности, она казалась ему просто красавицей. Из-за роскошного бюста, что-то совсем не замеченного Бумерангом на фотографии.
Дурак этот Костюк, если выбрал какую-то мымру заместо этой красавицы. Но лично ему, Бумерангу, всегда нравились бабы с большими магарасами…
— Посиди со мной, Вера, — снова попросил он. — Я тебя Ольге в обиду не дам.
— А кому дашь? — весело спросила Вера.
— Никому не дам, — слабым голосом и будто бы шутя проговорил Бумеранг.
С Ольгой не заладилось с самого начала. Блеклая и бесцветная, она наводила на Бумеранга ужасную скуку. Ольга была набожной и пыталась все время поговорить с Костюком о Боге. Все ее знания, почерпнутые из проповедей местного батюшки, сводились к спасению в вере. Бумеранг перечитал на зоне Библию и Евангелие, Коран, Веды и мог вести теологические споры с любым митрополитом, муфтием или далай-ламой. Его забавляли речи Ольги, и он соглашался с ней:
— Да, ты совершенно права, спасение найдем только в Вере.
И целый день ждал, пока она придет. Вера приходила рано утром и уже поздно вечером. Делать уколы. Он смотрел на нее жадными глазами. Она подмечала эти его взгляды. И как-то не выдержала:
— Юрчик. Мне не нравится, как ты на меня смотришь.
