— Околеську, твою мать, — ругнулся Генка в нетерпении. — Светлану эту. Арсений тогда точно шелковым станет.
Глава 9
— А сапоги Олеськины зачем прихватила? — удивился Гаранин, показывая на кулек с детской обувкой. — Они теперь никуда не денутся. Драные Надька точно не пропьет.
— Даже и не подумала об этом, — отрезала Света, разуваясь, и сразу прошла на кухню, а оттуда в зал. Гаранин, как привязанный, поплелся следом. Помог снять комбинезон, заодно и облапив его обладательницу.
— Пойдем спать, маленькая, — прохрипел над ухом. — Я тебя согрею.
— Мне не холодно, — пробормотала Света, отодвигаясь. — Другую приблуду найди и грей. А я завтра уеду. Надоело!
— И как же ты до Крушинина доберешься? — осклабился он. — Я уже про Зарецк молчу.
— Пешком, а там на автобусе до Зарецка, — отмахнулась она. — Подумаешь!
— Ты и дорогу-то не знаешь, — попытался вразумить ее Арсений. — В лесу заблудишься.
— А я по прямой через озеро, — деланно улыбнулась Света. — И в лесу тропинку найду. Мне Лена с Вадимом кроку нарисовали.
— Кроку! — важно протянул Гаранин. — Даже не думал, что ты такие слова знаешь…
— Ты вообще много чего не знаешь, — мотнула головой она.
— Расскажи, — миролюбиво предложил Арсений и полез целоваться. Но тут же напоролся на острый локоток, выставленный вперед.
— Нет, — яростно прошептала Света и глянула на него в упор.
— Уверена? — прорычал он, нависая.
— Представь себе, — процедила она и кивнула великосветски. — Спокойной ночи.
Этот тон и высокомерный взгляд взбесили Гаранина, но он, сдержавшись, отступил в сторону.
— Ты только ночью не срывайся в Зарецк, ладно? — попросил примирительно. — Если к утру не передумаешь, я отвезу. Никого насильно держать не собираюсь.
— Спасибо, — пробормотала Света и отвернулась, чтобы скрыть слезы.
— Я спать, — пробубнил Арсений и затопал на выход, но около самой двери задержался и предложил:- Хочешь, массаж сделаю?
— Нет, спасибо, — бросила она и достала с полки картонную коробку с рукоделием. — Мне есть чем заняться.
— Как пожелаешь, — развел руками он и, костеря себя за гадкий язык, направился в зимовку.
Света воочию представила, как Гаранин заваливается в постель и храпит до утра. И как только шаги стихли, вытащила на массивный квадратный стол содержимое ящика. Нашла лоскут штапеля: серого с розовыми цветами. Неизведанные науке растения как нельзя лучше подходили по цвету. И Света, вспомнив основы декупажа, принялась за работу. Она метнулась на кухню и, порывшись в ящике с инструментами, выудила на свет божий большой тюбик клея «Момент», банку матового лака и кисточку.
Все что угодно, только бы не думать о Гаранине. Рукоделие — кропотливая работа — всегда придавало ей уверенности и позволяло сдержать эмоции. Света вспомнила, как основам ее обучала сначала бабушка Рая, находившая время, чтобы связать шапочку или носки, или вышить по канве крестиком или гладью картину. Потом в лицее мадам Рекомье учила составлять воедино немыслимые фактуры ткани. Ну и конечно же, хоть кончиком носа удалось заглянуть на кухню к самому Ральфу-я вас умоляю-Лорену. А это такая школа!
Она вздохнула тяжело, в который раз оглядывая незамысловатую обстановку «залы». Старый телевизор «Рекорд», рядом новый «Панасоник», стол посредине комнаты, диван около окна и сервант у стены. Словно на машине времени в прошлое попала. Назад в СССР. Ни тебе диплома дизайнера, ни карьеры модели. Будто все в другой жизни осталось. Лишь любовь мастерить что-то своими руками никуда не делась.
«Лобачевский говорил, — вспомнила Света слова бабушки, — что математика ум в порядок приводит. А как по мне, так лучше рукоделия и нет ничего. Руки заняты, голова свободная. Любую проблему решить можно! Как же, — вздохнула она про себя. — Это целый ковер расшить надо, чтобы с моими трудностями разобраться!»
Вырезанными цветами она обклеила носки сапог, а потомпокрыла их тонким слоем лака. Получились красивые новые сапожки. Таких уж точно ни у кого нет. Похожие она видела когда-то в коллекции «Armani Baby».
Света подошла к окну и, открыв форточку, задумалась о показной грубости хозяина дома.
«Что на него нашло? — поинтересовалась она у самой себя. — Может, загостилась и пора на выход? А сказать прямо стесняется. — И сама тихонечко рассмеялась собственным думкам. — Гаранин! Стесняется! Ну-ну».
Она поймала себя на мысли, что уехать к родственникам проще простого. Стоит только добраться до Зарецка и сесть на поезд. А еще лучше позвонить крестному, пусть пришлет охрану. А там… двое суток — и дома. Можно и на Пахомовской даче схорониться, туда все равно врядли кто-то сунется. Придирчиво осмотрев Олеськины сапожки, Света бросила взгляд на часы и быстро набрала Виктора Николаевича Пахомова.
— Да, спиногрыз, — устало вздохнул Пахом, как только раздался первый гудок. — Как поживаешь, родная?
От этого «родная» с ударением на первый слог в глазах защипало, и она снова увидела квартиру в Плотниковом переулке. Живого веселого отца, обнимающего мать, и смеющегося Витю Пахомова.
— Удалось что-нибудь выяснить, крестный? — жалобно осведомилась она.
— Не по телефону, — отрывисто бросил тот. — Все гораздо серьезнее, чем я предполагал. И как разобрать эту кучу навоза, пока не решил.
— Забери меня отсюда. Пришли за мной охрану, а? — заныла она, надеясь, что Пахомов ей уступит.
— Нет, — отрезал Виктор Николаевич. — Не выдумывай. Не добавляй своему старому крестному проблем. Заляг на дно. Ферштейн, спиногрыз?
— Яволь, мой генерал, — пролепетала Света и всхлипнула.
— Ну если уж совсем невмоготу, — раздобрился Пахом, — но лучше пока не рыпаться. Поняла?
— Да, — неохотно заверила она и тут же перевела тему. — Ты к папе когда пойдешь?
— Вернусь в Бордовый и сразу к нему. Посоветоваться хочу.
— А сейчас ты где?
— В нерезиновой, — глухо пробурчал Пахомов. — Дела закончу и хоть на пару дней домой смотаюсь.
— Бабушку от меня поцелуй, — попросила Света.
— Меня бы самого кто поцеловал, — недовольно процедил Витька.
— А как же Хлоя, крестный? — насторожилась она.
— А что с ней? — хмыкнул Пахомов. — Хлошечка с дочками дома. Я к ним хочу. А вместо этого стою в навозе по колено и машу, как дурак, совковой лопатой. Разгребаю.
Света не стала уточнять, где в центре Москвы он умудрился вляпаться в гуано, и сочла за благо попрощаться.
— Все прошло, все умчалося в невозвратную даль, ничего не осталося, лишь тоска да печаль, — пропела она себе под нос и, осмотревшись, решила устроиться на ночлег в кровати за занавеской. Но посредине цветастого покрывала валялся Жиробас и нахально пялился на незваную гостью недобрым взглядом.
