– Привет, – сказала она ему жестом, когда он сел рядом.
– Что случилось? – Вся любовь и преданность, которые
они чувствовали друг к другу, отразились в его глазах.
Наступила длительная пауза, и Дафна заметила, что руки у нее
трясутся. Она не могла заставить себя жестикулировать.
Наконец она решилась:
– Я должна сообщить тебе что-то очень грустное.
– Что? – Он был удивлен.
Она оберегала его от всех огорчений и несчастий, и в жизни
он еще не сталкивался с чем-либо подобным. Но нельзя было скрывать это от него.
Мальчик очень привязался к Джону. Подбородок у Дафны дрожал, и глаза
наполнились слезами, когда она обняла сына, а потом отпустила, чтобы он увидел
жесты, которых она боялась.
– Джон погиб, когда нас не было, мой милый. Произошел
несчастный случай. Я узнала вчера, и мы его больше никогда не увидим.
– Никогда-никогда? – Глаза Эндрю недоверчиво
расширились.
Она кивнула и ответила:
– Никогда. Но мы его всегда будем помнить и будем
любить его, как я люблю твоего папу.
– Но я не знаю своего папу. – Маленькие ручки дрожали,
когда он жестикулировал. – И я люблю Джона.
– Я тоже. – Слезы опять потекли по лицу Дафны. – Я
тоже... Как и тебя.
Они обнялись, и малыш начал всхлипывать, с шумом глотая
слезы. Этот звук разрывал ей сердце. Так они и сидели, тесно прижавшись друг к
другу. Казалось, прошло несколько часов, пока оба смогли пошевелиться. Они
стали гулять, взявшись за руки, и Эндрю то и дело жестами показывал, каким был Джон
и чем они вместе занимались. Дафну опять поразило, как случилось, что этот
громадный лесоруб без слов очаровал ее сына. Джон не нуждался в словах. В нем
было что-то редкостное и сильное, что побеждало все остальное, даже
инвалидность Эндрю и страхи Дафны. Ее удивило, когда Эндрю спросил ее:
– А ты здесь без него останешься, мама?
– Да. Я здесь ради тебя, ты же знаешь.
Но они оба знали, что в последние шесть месяцев это было не
совсем так. Эндрю становился все более и более самостоятельным, а Дафна оставалась
в Нью-Гемпшире из-за Джона. Но уехать сейчас она не могла. Эндрю в ней
нуждался, и больше, чем когда-либо, а она нуждалась в нем самом.
Уходили последние недели лета, а Дафна тихо тосковала по
Джону. Вскоре она перестала плакать и больше не вела дневник. Она почти ничего
не ела и ни с кем не виделась, кроме Эндрю. Только миссис Обермайер однажды,
встретив ее, была поражена увиденным. Дафна, и так худенькая, потеряла
двенадцать фунтов. На ее лице было написано страдание. Пожилая австрийка обняла
ее, но даже тогда Дафна не заплакала, а просто стояла. Дафна превозмогла
боль> она цеплялась за жизнь и даже не совсем понимала, зачем это делает,
разве что ради Эндрю. Даже ему она не особенно была сейчас нужна. У него была
школа, и миссис Куртис убеждала ее, что визиты следует сократить.
– Почему бы вам не вернуться в Нью-Йорк? – спросила
миссис Обермайер за чашкой чая, к которому Дафна едва притронулась. – К вашим
друзьям. Вам здесь слишком тяжело. Я это вижу.
Дафна это тоже понимала, но ей не хотелось возвращаться. Ей
хотелось остаться в домике навсегда, в окружении его одежды, обуви, запаха, его
духа. Еще задолго до гибели он переехал к ней насовсем.
– Я хочу быть здесь.
– Вам здесь быть плохо, Дафна. – Мудрая пожилая женщина
говорила с убежденностью. – Вы не можете жить только прошлым.
Дафна хотела ее спросить почему, но и так знала, что та
ответит. Она уже через это прошла. Но от этого ей отнюдь не было легче.
Ее рассказ напечатали в октябрьском номере «Коллинз», и
Аллисон выслала ей дополнительный экземпляр с припиской: «Когда ты вернешься,
черт возьми? Твоя Алли». «Никогда», – мысленно ответила ей Дафна. Но в конце
месяца она получила письмо от владельца дома в Бостоне. Срок ее аренды истек, и
дом был продан. Они хотели, чтобы она выехала до первого ноября.
У нее больше не было отговорки, что ее квартира в Нью-Йорке
занята. Ее квартирант выехал первого октября. Следовательно, ей ничего другого
не оставалось, кроме как возвращаться в Нью-Йорк. Она могла бы и здесь найти
другую квартиру или домик, но особого смысла это не имело. Дафна виделась с
Эндрю только раз в неделю, и он едва обращал на нее внимание. Он был все более
и более самостоятельным, и миссис Куртис подчеркивала, что ему пора все свое
внимание уделять школе. В какой-то степени посещения Дафны мешали, так как он
цеплялся за нее. Но на самом деле это Дафна цеплялась за него.
Она упаковала все вещи, в том числе и Джона, погрузила все
на грузовик, в последний раз оглядела домик, чувствуя, как к горлу подступает
комок, и наконец издала ужасный крик. Рыдания сотрясали ее целый час, она
сидела на диване плакала в тишине. Она была одна. Джона не стало. Ничто его не
вернет. Он ушел навсегда. Она тихо прикрыла за собой дверь и на мгновение
прислонилась к ней лицом, чувствуя на щеке древесину, вспоминая минуты,
проведенные вдвоем с ним, а потом медленно пошла к машине. Грузовик Джона она
подарила Гарри.
В школе Эндрю был поглощен занятиями и друзьями. Дафна
поцеловала его на прощание и пообещала вскоре приехать на День благодарения.
Она тогда остановится в «Австримской гостинице», как и другие родители.
Прощаясь с Дафной, миссис Куртис не говорила о Джоне, хотя она знала его и
очень сожалела о его гибели.
Дафна ехала до Нью-Йорка семь часов, а когда въехала в город
и вдали мелькнул Эмпайр-Стейт-билдинг, не почувствовала никакого волнения. Это
был город, который она не желала видеть, куда не хотела возвращаться. Здесь у
нее больше не было дома. Здесь была только пустая квартира.
Квартира была в приличном состоянии. Квартирант оставил ее
чистой, и она вздохнула, бросив чемодан на кровать. Даже здесь обитали
призраки. В пустой комнате Эндрю были его игрушки, в которые он больше не
играл, книги, которые больше не читал. Он забрал с собой в школу все любимые
сокровища, а из остального уже вырос.
И Дафна почувствовала, как будто тоже выросла из этой
квартиры. Она казалась удручающе городской после многих месяцев жизни в
сельском доме, из окон которого открывался вид на холмы Нью-Гемпшира. Здесь из
окон видны были только другие здания; миниатюрная кухонька совершенно не похожа
на ту, уютную, к которой она привыкла; гостиная с выцветшими занавесками,
старый ковер со следами игр Эндрю и мебель, местами оббитая и поцарапанная.
Когда-то она так следила за ней, желая, чтобы это был счастливый, радостный дом
для нее и ее сына. Теперь, без него, эта квартира потеряла значение. В первый
же уик-энд Дафна пропылесосила ковер и поменяла занавески, купила новые цветы,
а остальное ее мало волновало. Большую часть времени она гуляла, снова привыкая
к Нью-Йорку и просто избегая своей квартиры.
Время года было прекрасное, самое лучшее для Нью-Йорка, но
даже прохладная, солнечная золотая осень не радовала Дафну. Ей все было
совершенно безразлично, и в ее глазах было что-то мертвое, когда она вставала
каждое утро и задавалась вопросом, что с собой делать. Она знала, что ей
следует идти искать работу, но ей этого не хотелось. У нее все еще было
достаточно денег, чтобы пока не работать, и она решила для себя, что после
Нового года подумает об этом. Она положила рукопись в письменный стол и даже не
стала себя утруждать звонками своей старой начальнице, Алли. Но однажды Дафна
встретила ее в универмаге в центре, где выбирала пижаму для Эндрю. Он за
прошедший год вырос на два размера, и миссис Куртис прислала ей список нужных
ему вещей.
