Сжав рукоять небольшой плетки, с говорящим названием «дисциплина», Томаш взялся охаживать себя по спине и ребрам. Резко выдыхая, кривя рот, он прерывисто и невнятно молился.
— Аве… Мария! Аве… Мария… грациа плена… доминус тэкум! — с рычанием выбрасывала пережатая глотка, а рука исступленно стегала вздрагивавшее тело. — Бенедикта… ту ин мули-эрибус! Аве… Мария!
Среда 5 ноября 1975 года, утро
Около границы Витебской и Псковской областей
— Обожаю поезда! — воскликнул Изя, откатывая дверь. — Хочешь — сиди, хочешь — лежи!
— И теплый туалет рядом, — поддакнул Зенков, не отрываясь от окна.
Андрей хихикнул, а из соседнего купе вылетел голосок Альбины:
— Ой, Изя, ты как кот, только и знаешь, что валяться!
— Не-е! Я еще жрать люблю! — жизнерадостно отозвался Динавицер.
Соседи шумно вздохнули — неисправим. Я фыркнул и вернулся к увлекательному занятию — на пару с Жекой любоваться видами, что проплывали за окном вагона. Наши глаза вбирали, впитывали все подряд — леса и перелески, сквозившие вязью голых веток, комковатую чернь перепаханных полей, встречный товарняк, что наваливается с воем и громыханием, частит, мельтеша, и пропадает, как резко отдернутая занавеска.
На переездах, где у шлагбаумов покорно выстраивались очереди из машин, стыли лужи. Ночной дождик добавил пейзажу резкости, а вот небо безмятежно сияло лазурью, словно умылось спозаранку.
Я вздохнул, наполняясь окружающим покоем. Езерище мы проехали, следующая станция — Невель. Вечером прикатим в Ленинград…
— Да чё вы всё пялитесь? — возмутился Изя, плюхаясь на диван. — Чё вы там не видели? Давайте лучше побалакаем!
— О чем? — невнятно спросил Жека, подпирая щеку кулаком.
— Ну-у… Об интересном чём-нибудь. О! О девочках!
— Мы все слышим! — квартетом донеслось из-за стенки.
— Ладно, — покладисто согласился Динавицер, и понизил голос: — Тогда о чем-нибудь недоступном женскому уму. О! О смысле жизни!
— А у жизни нет смысла, — сказал я невозмутимо.
— С чего ты взял? — задрал брови Изя.
— С того, что жизнь слишком коротка, — сообщил я с рассеянной скорбью.
— Траурно мыслишь! — пригвоздил меня Дюха.
— Но ведь правда, — пожал я плечами в заносе флегмы.
— У-у, да когда это еще будет! — замахал руками Изя.
Мои губы дрогнули, едва не сложившись желчной усмешкой. В «прошлой жизни» Исаак Аркадьевич и до сорока не дотянул — обкуренный араб искромсал его ножом на задворках Хайфы.
И тут будто солнышко выглянуло из-за туч, развеивая мрак воспоминаний — вошла Настенька в коротком халатике, шаркая тапочками с пушистыми помпонами.
— Приветики! — засияла она, приседая рядом и чмокая в щечку. — С добрым утром, Мишенька!
Мои соседи по купе разом заулыбались и подтянулись, а Женя вздохнул завистливо:
— Да-а… И пуркуа, спрашивается, я у мамы один?
— Не всем везет! — глубокомысленно вывела сестренка, подлащиваясь. — Да, Мишенька?
— Да, чучелко, — я любовался Настей и вспоминал ее во студенчестве — зажатую, закомплексованную девицу, чуравшуюся шумных компаний. Не я ли стал причиной искривления Настькиной судьбы? Заперся в своей «башне из эбенового дерева», обособился от близких и ближних… И не замечал, как будто, что рядом растет прехорошенькая девчонка, а надо ей от тебя лишь чуточку ласки да капельку внимания.
— Не понял, — озадачился Дюха. — А чего ты ее чучелом обзываешь?
Настя рассмеялась, запрокидывая голову. Копия — заяц из диснеевского «Бемби».
— Да нет, это еще ласково! — вступилась она за братика. — Когда Миша на меня сердится, то говорит, что я «чучела». Или «балда мелкая»…
— Ну, не такая уж и мелкая… — Взгляд Дюши трусовато соскальзывал на Настины коленки, и жар на его щеках отчаянно пламенел. — За что на тебя сердиться, не понимаю?
— Ты что?! — выплеснула Настя. — Знаешь, какая я вредная бываю?
Она не расслышала потаенного комплимента, зато его уловили за стенкой — в наше купе заглянула Зиночка Тимофеева, независимо сунув руки в карманы цветастого халата.
— Я тут у вас посижу, — напела она ласковым голосом, в упор не замечая Жукова. — Миш, можно?
— Располагайся, — гостеприимно улыбнулся я, с интересом наблюдая, как румянец с Дюшиных щек перекидывается на уши, и те возгораются красным накалом.
Торжественно совершить аутодафе Тимоше помешал новый гость — в дверях остановился Марк Аронович с пачкой газет под мышкой и с большим кульком в руке.
— Здорово, бойцы! — грянул он. — Пустите пересидеть? А то женщины меня выперли — меряют что-то…
— Заходите! — сделал Изя широкий жест. — Мы все тут — жертвы матриархата.
— Сейчас кто-то получит! — тут же прилетела ответка из-за стенки.
— О! Слышали? — горестно вздохнул Динавицер.
Посмеиваясь, Макароныч присел на краешек дивана, и выложил на столик бумажный пакет. Из него выкатилась пара блестящих, словно лакированных сушек.
— В таком разе угощаю всех чаем!
— Я схожу! — с готовностью вскочил Дюха.
С превеликой опаской он миновал подругу, боясь даже случайно соприкоснуться рукавами. Зиночка искоса мазнула взглядом по «изменщику», и на ее щеках заиграли ехидные ямочки.
— А чё, мы в гостинице жить будем? — пристал к военруку неугомонный Динавицер. — А в какой?
— «Турист».
— Н-да, — ухмыльнулся Жека, глянув на меня. — Не «Астория», мон шер Мишель!
— Да нормальная гостиница, — пожал плечами Марк Аронович.
— Это… м-м… которая на Севастьянова? — влез я.
— Бывал там?
— Мимо проходил, — увернулся я от четкости. — Там рядом станция метро «Электросила».
— Я ж говорю… — военрук нацепил очки в тонкой золотой оправе, и с хрустом развернул «Известия».
— А чё вы читаете? — возник Изя на горизонте событий.
— Новости. Что-то их все больше и больше становится…
— Перемены грядут, — тонко улыбнулся я.
— Давно пора, — добротно кивнул Макароныч. — Другой вопрос — на благо ли?
— Узнаем во благовремении.
Майор даже с газетой в руках не терял выправки, а форменные брюки с тонким лампасом и «военная» рубашка с галстуком защитного цвета лишь оттеняли армейскую ауру.
— А чё пишут? — вытянул шею Динавицер.
— Да вот, Минавтопром разукрупнили, теперь за Минчермет взялись, — военрук солидно сверкнул очками. — Будут у нас отдельно «Ново-Липецкий металлургический завод», отдельно «Челябинский металлургический…», «Магнитогорский…», «Запорожсталь», «Серп и Молот»… Тут целый список. Демонополизация… хм… и социалистическая конкуренция!
