— Балда мелкая, — вынес я вердикт.
Сулима хихикнула, отпила какао, и на ее лицо легло задумчивое выражение.
— Миша… — негромко начала она. — А ты Инку… любишь по-настоящему?
Я внимательно посмотрел на девушку — черные глаза отразили мой взгляд.
— Знать бы еще, что это за зверь такой — настоящая любовь… — слова из меня выдавливались медленно, осторожно, чтобы и Риту не задеть, и не солгать. — «Влюбленный болен, он неисцелим!»
Сулима опустила глаза, перебирая пальцами стакан, словно обжигаясь остывшим шоколадом.
— Знаешь, что мне нравится? — невесело улыбнулась она. — Ты только со мной бываешь откровенным. Это приятно. А ты… рассказывал Инке… Ну, что тебя ищут?
— Нет, — мотнул я головой, испытывая тоскливые жимы и оттого раздражаясь. — Ни Инне, ни Насте, ни маме. Хватит и того, что я тебя впутал во все эти жмурки с догонялками!
— Я сама впуталась! — блеснула зубками Рита, и оглянулась на соседний столик, за которым Изя давился котлетой.
— Жуй, жуй хорошо! — наставляла его Альбина. — Не глотай, как удав!
Динавицер смешливо хрюкнул. Дюха, шествуя мимо, хлопнул его по узкому плечу:
— Счастливой охоты, мудрый Каа!
— А ты куда это собрался, а? — затянула Зиночка, встряхивая влажными волосами.
— Домой! — вытаращился Андрей, и добавил поспешно, полыхнув румянцем: — С тобой!
— Какое — домой? Нам на «Автодело» еще!
Лицо у Жукова малость вытянулось.
— Да?.. — промямлил он, и мигом расхрабрился, выпалив: — Тогда я тебя на урок провожу!
Тимоша милостиво позволила отобрать у нее портфель.
— Ой, звонок скоро! — подхватилась Альбина. — Изя, быстрее давай!
— Да иду, иду… — проворчал Динавицер, слушая, как стихает торопливое стаккато каблучков. — Поесть спокойно не дадут…
— Пошли? — гибко поднялась Рита.
— Пошли, — сказал я.
Звонок догнал нас на лестнице, и мы прибавили шагу.
Автодело у нас вел Иван Васильевич Гришко, но все звали его Василием Ивановичем — уж больно на Чапая похож. И прокуренные казацкие усы, и пышный чуб, и смешинка во взгляде, отчего от уголков глаз разбегались лукавые радианты морщинок.
Гришко что-то чиркал в классном журнале, а все, как обычно, липли к громадному «наглядному пособию» — настоящему ГАЗу-51, правда, без кабины, капота и кузова. Зато все внутренности видны.
— Василий Иваныч! — воззвала Маша, примерно задирая руку.
— Что, Анка? — откликнулся учитель, не поднимая головы.
— А вождение когда?
— Вождение? — повторил Гришко рассеянно. — Весной вождение…
— У-у-у…
— Василий Иванович! — бойко воскликнул Изя, пробираясь на место.
— Что, Петька?
— А чё не сейчас?
— Сначала — матчасть, — весомо сказал Иван Васильевич, захлопывая журнал. — Так, все тут?
— Все! — прокатилось по классу.
— Раз все, то за мной — шагом марш! — учитель решительно направился к двери.
— Чё, вождение?! — подскочил Динавицер.
— Хождение! — фыркнул Гришко. — На цыпочках!
Обрадованные новизной да интригой, юнцы и юницы повалили из класса, устроив в дверях веселый затор. Глухо донеслось строгое: «Ти-хо!»
— Ой, Василий Иваныч! — громким шепотом прожурчала Альбина, явно подлащиваясь.
— Что, Анка?
— А куда мы?
— На Кудыкину гору.
— Ну, Василий Ива-аныч…
— К гаражам! — туманно намекнул учитель.
Мы дисциплинированно пересекли пустынный вестибюль, утеплились в раздевалке и высыпали на улицу. Выси хмурились, обещая непогоду, а ветерок, что метался по двору, втягивая в хлопотливое кружение желтые листья, доносил тревожный запах небесной влаги.
Одноклассники растянулись цепочкой, чинно топая по асфальтированной дорожке. Влекомые таинственными законами человечьего притяжения, мальчишки и девчонки отталкивались или цеплялись незримыми ниточками дружеских связей, сбиваясь в пары.
Я, будто винясь за недозволенные речи, взял Инну за руку. Девушка сперва напряглась, оглянулась, увидала, как Жека с Машей сплели пальцы, и угомонилась. Прижалась на мгновенье плечом, будто случайно, а чтобы я всё правильно понял, ласково пощекотала пальчиками мою ладонь.
И всё в мире сразу стало другим, чудным и совершенным, исполненным лада и драгоценной гармонии. Даже скучные, смурые тучи, что конопатили небеса грязно-дымчатой ватой, обрели вдруг высшую целесообразность, заиграв всеми оттенками серого — от непроглядного пепельно-седого до тяжкого свинцового и тускло-стального. А как величаво клубилась нависшая хмарь, пугая снегом — и рождая чисто ребячий восторг!
Я посмотрел на Инну, и невинный васильковый взгляд навстречу, брошенный из-за трепетавшей на ветру пшеничной челки, согрел меня и помиловал.
— Что? — неуверенно спросила девушка, отмахивая прядь. — Растрепа, да?
Утопая в приливе нежности, я пришатнулся к ней, касаясь губами мягонького ушка:
— Люблю тебя!
— Тише, ты! — шикнула Хорошистка, заметываясь румянцем. Покосилась вокруг, и ответно качнулась ко мне, опаляя ухо шепотом: — И я тебя!
К гаражам мы выбрались по короткой дороге — через футбольное поле, и всю натоптанную диагональ я не шел, а плыл. Что со мной? Почему меня то сомнения морозят, то я снова температурю — и грежу в амурной горячке?
Для третьей стороны любовный треугольник — это угол. Я сам себя туда загнал, по собственному желанию, и вот, мечусь между Инной и Ритой. А тянет к обеим… Или к одной? К какой из?..
— Ну, ничё себе! — заголосил Изя, обрывая мои покаянные думки.
У школьных гаражей выстроились в ряд четыре легковушки нездешних форм. На левом фланге переливался мой зеленый «Иж», справа пластался еще один пикап, салатового цвета «Волга», посередке красовались ярко-красные «Жигули» странного вида, обвешанные противотуманками, затейливыми зеркалами, даже лебедкой, а с краю блестел черным лаком «Запорожец» с небывалым кузовом «универсал».
Ромуальдыч, Эдик и Володя Кирш суетились вокруг машин, то в салон просовываясь, то под капот руки запуская, то громыхая приспособами в багажниках.
— Арсений, наш пламенный! — бодро поздоровался Иван Васильевич, бестрепетно впечатывая розовую, как у младенца, ладонь в мощную пятерню Вайткуса, вымазанную солидолом. — Готовность номер один?
— Да куда там! — махнул рукой Ромуальдыч. — Работы — море! Привет, Миша. Всем привет!
— Здрасте, Арсений Ромуальдович! — ответил класс вразнобой.
