Павловна облокотилась на мраморный прилавок:
— Ты на батю не думай, это все директор, точно тебе говорю! У него ж как — хочешь в «Южный Буг» устроиться? Плати! Хоть швейцаром, хоть шофером, все равно — вынь, да положь! А Николай Лексеич и сам не брал, и другим не давал. Вот его и… того… — Тут она оживилась, и понизила тон до интимного: — Говорят, из самой Москвы «важняк» пожаловал, следователь по особо важным! Не знаю уж, чего он там накопал, а только вчера «воронок» подали… Знаешь, за кем? За директором ресторана! Да! Прямо с работы увезли!
— Поняла? — я легонько притиснул подружку. — Отпустят твоего папульку! Разберутся, и отпустят.
— Да я что… — завибрировал девичий голос. — Скорей бы только…
Ритины глаза набухли слезами, и продавщица сама всхлипнула, морща лицо.
— Погодите, я щас… — шмыгая носом, Нина Павловна метнулась в подсобку, и вскоре вернулась с увесистым пакетом. — Тут ветчинки кусочек, чаю две пачки и кофе «Бон». Держите!
— Ой, спасибо, — всполошилась Рита. — Мы заплатим!
— Батя твой для меня куда больше сделал, — серьезно сказала продавщица, отмахиваясь от мятой пятерки. — Это ему спасибо надо сказать!
Затарившись дефицитом, мы пошли за галантерейными изделиями белого цвета.
За ужином мама не утерпела, и вскрыла вожделенный «Бон». Так уж сложилось, что кофию в зернах хватало по магазинам, а вот растворимый приходилось доставать.
— М-м-м… — возвела она глаза к потолку. — Пахнет как!
— Кофеманка, — сказал я, посмеиваясь, и подлил себе заварки. Лопать шарлотку с чаем — удовольствие, а когда завариваешь чай «со слоном» — наслаждение.
— Мальчик-чайманчик! — пропела мама, отмеривая себе кофе в чашку.
— Не заснешь ведь.
— Да я пол ложе-ечки…
Затрезвонил телефон, но меня не пробрала дрожь, настолько всего переполняло стойкое умиротворение.
— Алло?
— Алло! Мишенька, привет! — радугой захлестал голос Инки. — Прости, прости, прости! Знаю, что плохая и нехорошая! Миленький, я только в поезде очухалась! И все равно, до самой Москвы не верила, что все по правде! Ну, прости-и… — сладко заныла она. — Прощаешь? Ну, скажи, что прощаешь!
— Прощаю! — расплылся я.
— Честно-пречестно?
— Честно-пречестно.
— Миш, я тебе до того благодарна, что просто… Просто — ух! Слов нет! Тут все так здорово, и я такая счастливая! Ложусь счастливой, встаю счастливой, и сны счастливые снятся! Я уже снимаюсь в кино! Уже! По-настоящему! У меня роль Даши, секретарши Нины. И знаешь, что труднее всего?
— Что?
— Не улыбаться в кадре! Даша, она такая серьезная вся, северяночка-ленинградочка. Нина — бойкая, а я — медлительная, спокойная… Ха-ха-ха! Я, главное! Уже себя с Дашей путаю!
— А Наташу Варлей видела?
— Ви-идела?! Да мы с ней снимаемся! Она такая милая, веселая, и совсем не задается! Ой, чуть не забыла! Мы сейчас с мамой на проспекте Вернадского живем, это здесь рядом. Ну, почти! У маминой троюродной… Ой, я не помню уже! У тети Зои, короче. Мы ее с Лариской «Зотей» зовем, сокращенно. Она привыкла, отзывается… Запиши телефон!
— Пишу, — улыбнулся я.
Инна старательно продиктовала номер, и затараторила:
— Ой, все, зовут меня! Пока, Мишечка! Целую, целую, целую!
— И я тебя, — сказал по инерции, слушая короткие гудки.
Что у меня за натура, думаю, положив трубку. Пока слушал Инкины восторги, было хорошо, а осадочек все равно не растворяется…
— Кто звонил? — выглянула Рита из ванной.
— Инна.
— Успокоился? — дрогнули длинные ресницы вразлет.
— Нет, — признался я.
Глава 10
Суббота 28 ноября 1975 года, день
Мэриленд, Грейт-Фолс
Погоды стояли совсем не зимние — небо ясное, ярко светит солнце, хоть и не греет особо. Плюс двенадцать с утра.
Деревья, правда, голые, но не заметно, что зябнут. А среди рыжих разливов увядшей травы кое-где таится зелень.
«Прямо, Украина!»
Накатило сыростью с Потомака, и Стивен Вакар поежился. Американцы, как немцы в сорок первом, к холодам не готовятся. На их шапочки без слез не глянешь, а нейлоновые куртки на «рыбьем меху»? Профанация зимней одежды.
— Стив! — Вальцев догнал его, протягивая корзинку. — Держи.
Вакарчук принял поклажу и принюхался.
— Сэндвичи?
— Костры тут разводить нельзя, — Джек Даунинг, ухватив самую большую корзину обеими руками, захлопнул дверцу джипа ногой. — Но пикник без огня — это можно!
Чарли Призрак Медведя, скользнув черным взглядом по русским, зашагал впереди, а Райфен Фолви, здорово смахивавший на хиппи, замыкал строй. Оба оперативника и меж собой имели сходство — прикид их не вызывал нареканий у Степана. Индеец накинул на плечи куртку из оленьей шкуры, с обязательной бахромой, а хиппующий Райф кутался в короткий ковбойский полушубок из овчины. Только Призрак Медведя заплетал длинные волосы в косицу-«хвост», а Фолви отпускал лохмы на свободу — пусть вьются, как им хочется.
Вакар догнал Чака и зашагал рядом.
— Слу-ушай, давно хотел спросить. — он кивнул на куртку. — А зачем, вообще, эта выпушка? Для красоты?
Чарли мотнул головой.
— Нет. С ней odezhda быстрее сохнет.
— А-а… Понятно. А ты делаешь успехи! М-м… Что-то я еще хотел спросить… А! Вот ты говоришь «хау», «хау»… А как это переводится?
— «Я сказал и говорить больше не о чем».
— Здорово… Слу-ушай, а скажи чего-нибудь на своем языке. Ты же дакота?
Индеец усмехнулся уголком рта.
— Уичаша хэ оиэкичатоо та успэмакийа, — ткнул он пальцем Вакарчуку в грудь. — Перевести?
Степан зачарованно кивнул.
— «Этот мужчина преподавал мне свой язык».
— Здо-орово… Нет, правда! — помолчав, Вакар осторожно добавил: — Мне кажется… или ты в самом деле считаешь нас глупыми пацанами? Резвятся мальчиши-инфантилы на краю обрыва, хихикают… Да?
— Нет, — покачал головой Призрак Медведя. — Вы просто слились с толпой. Американцы все такие — глупые, жизнерадостные… Только у них это суть, а у вас — внешнее. Ваши hihanki da hahanki… Это вроде заземления, чтобы отводить напряг. Хау!
— Хау! — блеснул зубами Стивен.
Рев порогов сделался слышнее, и Вакар вышел на «тропу» — длинный дощатый настил вдоль скалистого берега. Аккуратный деревянный парапет брал мосток «в скобки», а прямо за перилами бесновалась река. Вода скатывалась с зализанных скал, скручивая пенные воронки, билась на камнях, переплетая струи, а под обрывом плескалась, успокаивая поток, или покрывалась рябью, словно мурашками.
