— Привет, — выдавил я.
После небольшой заминки слуха коснулось прохладное и деланно-безразличное:
— Здравствуй.
Заснеженная нежность…
— Я не помешал? — шаркнул я ножкой, теряясь и не зная, о чем говорить.
— Нет, на сегодня съемки закончились, — сквозь холодный тон проклюнулись ледяные иглы нетерпения. — Извини, что была не сдержана. Устала просто. Нервы, то, сё…
— Я понимаю… — вздохнулось мне.
— Ну-у… Пока. Я потом сама тебе позвоню.
— Ладно… Пока.
Ведомый раздражением, я бросил трубку — и словно разрядил негатив, переключил себя в «нейтраль». И сразу изнутри, из глубин моего естества, проросло ясное понимание: Инна не позвонит.
За окном серели сумерки, комната наполнялась тенью — в цвет моего настроения.
— «Только дали и туман, лишь туман и дали… — забормотал я нетленку из „раннего Гарина“. — И за далями — туман, и за ним лишь дали…» — и ожесточился: — Не нюнить! Переживешь и это!
Резко сняв трубку, накрутил зеленоградский номер. Щелкнуло после второго гудка.
— Алло! — донес провод отцовское нетерпение.
— Пап, привет! — мой голос немного подрагивал. — Вы там модемный пул подняли?
— Кажется, позавчера заработал, — неуверенность в трубке намазывается на смущение. — Там были какие-то сложности, Револий Михалыч своих присылал. С шестнадцатью модемами не вышло, с двенадцатью только… А что?
Кажется, папа наконец приходит в норму, спускаясь с высот кибернетики — в его голосе прорезывается заинтересованность.
— Я закончил, — ушло по проводу спокойное сообщение. — Написал, в общем, почтовый сервер. Нужно тестить… Пока, к сожалению, на «Коминтернах», но, если заработает на них, до Нового года перенесу на БЭСМ-6…
Ухо заложило от радостного рева на том конце телефонной линии. Похоже, папа в последний момент дал громкую связь или Старос оказался рядом. Рев двух радостных носорогов, готовых бежать впереди паровоза за обещанной программой…
— Все, все, — попробовал я улыбнуться, — приеду в Москву, будем тестировать.
— Wow! — ворвался голос Филиппа Георгиевича. — Скоро ты, Мишка?
— Десятого буду!
— Wow! Ждем!
Трубка зачастила короткими гудками, словно подбадривая: «Все будет хорошо! Прорвемся!»
Глава 11
Вторник 9 декабря 1975 года, день
Москва, Староконюшенный переулок
Пластифицирующая маска терпимо стягивала кожу, сковывая мимику. Широко открыть рот не получится, но говорить можно, еле двигая губами, как будто застывшими с сильного мороза.
«Фантомасом» я стал еще в Шереметьево — зашел в туалетную кабинку юношей, а вышел оттуда мужчиной средних лет, усталым и побитым жизнью. Грим лег, как надо, и не смывать, не соскребать не надо — содрал вместе с маской, и все дела.
Нацепил паричок «персоль» и очки в заметной черной оправе, приклеил сивые усы, пожелтевшие от курения. Шапка-ушанка, которую я в жизни не носил, и унылое пальто довершили новый образ. Новосельцев из «Служебного романа».
«Приготовились…»
Утренний рейс из Одессы дал мне драгоценное время до обеда. Я прогулялся по переулку Островского, покружил по дворам, изучая местные закоулки и подворотни. Путь отхода получался замысловатым, зато дарил шанс уйти не засвеченным. Свою «родную» куртку я спрятал на чердаке, по маршруту «обратной амбаркации», и к часу был готов, как пионер. Пошел обратный отсчет…
«Начали!»
Двадцать первого числа Карлос Шакал, урожденный Ильич Рамирес Санчес, захватит в заложники восемьдесят человек в венской штаб-квартире ОПЕК.
«Обойдется!»
Не то, чтобы меня сильно беспокоило самочувствие арабских министров нефти, отнюдь нет. Пускай бы порастрясли жирок, им это полезно. Я решал свою задачу — разруливал ближневосточный кризис в пользу Израиля и СССР. Ну, если отжать пафос и гордыню, то просто давал подсказки. Сливал инфу, кому надо.
Карлос мешает моим планам — он опасен, умен и непредсказуем. Стоит его ликвидировать, и Национальный фронт освобождения Палестины даст течь, как тонущий корабль.
«На дно его!»
Неторопливо шествуя узким Староконюшенным переулком, я остановился у витрины магазина, якобы узнать, сколько натикало на моих «Командирских». Сунув тонкую кожаную папочку подмышку и подворачивая рукав, глянул на отражение. Витрина была, как зеркало — все видать. «Топтуна» из «семерки» я вычислил влёт — курсант, надо полагать. Надумал газету читать, вольно стоя на тротуаре, да еще так вдумчиво. Наизусть заучивает.
Я прерывисто выдохнул. Сразу несколько чувств раздирали натуру — и банальный страх попасться присутствовал, и тревога, и возбуждение. Зато полностью отрешился от земного — ни о премии не думал, ни даже об Инке. Спрятавшись за тонкую пленочку маски, выглядывал в прорези для глаз.
«Я в домике!»
К перекрестку выбрался секунда-в-секунду, миновав белый особнячок с колоннами, занятый посольством Австрии. К кованной калитке как раз подходил Мартин Вукович, вице-консул.
Молодой мужчина, лет за тридцать. Истинный ариец. Ироничен, уравновешен, терпелив. Беспощаден к врагам Альпийской Республики. Именно тот, кто мне нужен.
Пульс мой зачастил, но виду я не подал — маска мешала.
Герр Вукович упругой спортивной походкой зашагал к Кропоткинской. Обеденный перерыв у консульского работника. Фанат газетных чтений сложил «Комсомолку», свернул в трубочку, и двинулся по левой стороне, «провожая» Мартина. Я прибавил шагу, топая немного впереди вице-консула.
Вукович любит погружаться в русскую среду обитания, познавая советскую страну изнутри. В отличие от посольских, что томятся келейно, в собственном соку, вице-консул обедает в «Диетической столовой». Там и пересечемся. Чисто случайно.
Тот же день, чуть позже
Москва, улица Кропоткинская
За стеклянными дверями столовой открывался маленький вестибюль с раздевалкой, куда докатывался сдержанный гул голосов и звяканье подносов. Скромненько, но чистенько.
Сунув шарф в шапку, я отдал ее вместе с пальто старенькой гардеробщице и получил взамен пластиковый номерок. Белый свитер толстой вязки да папочка придали мне облик старшего научного сотрудника. Всё по сюжету — Центральный дом ученых тут рядом.
Вуковича я опередил ненамного — когда румяная повариха наливала мне полпорции вегетерианского супа, вице-консул как раз снимал тяжелую длинную куртку на меху. Наученный московскими метелями, он носил серую офицерскую ушанку, только что без кокарды.
Взяв суфле и компот, я неторопливо прошествовал в глубину зала и уселся за любимый столик Вуковича — отсюда открывался неплохой вид на улицу. Трапезничаешь, наблюдая круговорот московской жизни.
