– Хулиганка, – сказал он ласково.
– Ты хочешь, чтобы я стала пай-девочкой?
Шурины глаза испуганно округлились, и он замотал головой:
– Нет, конечно. Кто тогда за меня работать будет?!
– Ты и будешь.
– Морис, – обратилась Мирослава к Миндаугасу, – давай убирать со стола. А то, если Шура съест ещё парочку пирожных, голова его и впрямь откажется работать.
Шура вздохнул, взял блюдо с оставшимися пирожными и сам отнёс его в холодильник. Втроём они быстро навели на кухне порядок и переместились в кабинет детектива.
Мирослава достала диктофон.
– Всё, мальчики, слушайте внимательно.
Дверь отворилась, в комнату важно вошёл Дон и занял четвёртое кресло.
– Теперь можешь включать, – усмехнулся Шура.
– Первая – Инна Колокольцева, – сказала Мирослава.
Пока шла запись разговора с Инной, Мирослава едва сдерживалась от хохота, глядя на вытянутые лица парней, на которых читалось всё, что они думают о… доярке. Казалось, глубочайшее неодобрение было написано даже на усатой морде кота.
Когда пошла запись разговора с Леной Лосевой, мужские лица приняли обычное выражение. Беседа с Лизой Карамелькиной тоже была воспринята спокойно.
– Она тебе понравилась? – спросил Шура.
Мирослава кивнула.
Особенно внимательно Наполеонов прислушивался к разговору с Татьяной.
– Нервная дамочка, – обронил он.
– Будешь нервной, если потеряешь привычный комфорт… Интересно, почему она не выставила сестричку за порог, так привязана к ней?
– Ты бы Витьку выставила?
Виктор Романенко, двоюродный брат Мирославы, в силу своей профессии чаще всего находился в горячих точках. Мирослава сильно скучала по брату.
– Витька не бьёт машины своих бывших, – ответила она.
Шура хмыкнул:
– А если вдруг?
Мирослава отмахнулась.
– Мне не понравилась Инна, – проговорил Морис.
– Доярка – это что-то, – заметил Шура, – но, по-моему, эта взбалмошная и алчная девица в преступлении не замешана. Ей мозгов не хватило бы.
– Я тоже так думаю, несмотря на то что она была последней пассией Геликанова перед Оксаной и расстались они плохо, – согласилась Мирослава.
– Лена вполне нормальная девушка, к тому же счастлива в любви и вот-вот родит… – проговорил Морис.
Никто не стал ему возражать.
– Лиза, на мой взгляд, о Геликанове и думать забыла, – проговорила Волгина.
– По-моему, ты в этом вопросе заинтересованное лицо, – не удержался от шпильки Шура.
– Это ещё почему?
– Ты сама призналась, что Карамелькина тебе понравилась.
– Ну и что? – пожала плечами Мирослава. – Лиза так увлечена работой, что мужчины для неё…
– Побочный продукт, – хмыкнул Шура.
– Не говори ерунды. Просто, скорее всего, в своё время её притянет человек, с которым у них будут общие интересы.
– Ладно, – став серьёзным, сказал Шура, – я тоже думаю, что Лизе Прокофий до лампочки. А вот Римашевская особа неадекватная. Жаль, что она в отъезде…
– Пожалуй…
– Почему они не решили дело через суд? – спросил Морис. – Там бы им пришлось платить меньше.
– Ты можешь узнать о Епифанове подробней? – обратилась к Наполеонову детектив.
– Могу, но я и сейчас отвечу на вопрос Мориса, почему леди не стали настаивать на решении дела по суду.
– Почему?
– Епифанов начинал в мутные девяностые с криминала.
– Сидел?
– Нет, знал, кому и сколько дать.
– Денег…
– Нет, он расплачивался натурой, – хмыкнул Шура, – зерном и шкурой.
– Не иронизируй.
– Прости, не удержался.
– Знаешь, я хочу его пощупать… – проговорила Мирослава, глядя почему-то на Мориса.
– Кого? – удивился Шура, переводя взгляд с Волгиной на невозмутимого Миндаугаса.
– Епифанова, естественно, кого же ещё.
– Кто тебя знает. А вот щупать Епифанова я тебе не советую.
– Почему?
– Потому что опасно! Хоть он у нас теперь и честный ресторатор, – усмехнулся Шура, – связи с криминалом у него, несомненно, остались. Именно поэтому Татьяна и предпочла выплатить ему материальную и моральную компенсацию в ущерб своим собственным интересам.
– Понятно. Но я не собираюсь злить твоего Епифанова. Я хочу просто пообщаться с ним.
– Он не мой. Ты его раскопала, значит, он твой. Будь осторожна.
– Хорошо.
– Я у вас сегодня ночевать не останусь, – неожиданно заявил Шура.
– Это ещё почему?!
– Потому что совесть нужно иметь!
Морис и Мирослава в изумлении уставились на Наполеонова.
– Да не вам, – поспешил он успокоить озадаченную пару, – мне. – Шура вздохнул. – А то ма меня выпишет из квартиры. Я же дома почти не бываю.
– Не думаю, что Софья Марковна особенно переживает по этому поводу, – фыркнула Мирослава.
– Конечно, ма живёт полной жизнью, но тем не менее ты можешь допустить, что ей хочется пообщаться с сыном или хотя бы изредка видеть его дома?
– С этим я могу согласиться, – вздохнула Мирослава.
Морис молча встал и направился к двери.
– Ты куда, Миндаугас?
– А то ты не знаешь куда, – отозвалась вместо Мориса Мирослава, – пошёл складывать в коробку пирожные для твоей мамы, но боюсь, что Софье Марковне мало что достанется.
– Так ма не любит сладкое, – попытался оправдаться Шура.
– Зато ты обожаешь, – хмыкнула Мирослава.
– Есть такое, но учти, мужчины, любящие сладкое, добрые и хорошие.
– Пока спят.
– Ты споришь со мной из-за одной только вредности. – Шура сделал вид, что обиделся.
Мирослава встала и примирительно чмокнула Наполеонова в рыжеватую макушку.
– Да не спорю я с тобой, подружка ты моя любимая.
– О чём это вы? – спросил вернувшийся Морис.
– Да вот, Мирослава говорит, что я её лучшая подружка. А я друг.
– А, – сказал Морис, – вот возьми, друг, – он протянул Наполеонову полиэтиленовую сумку с увесистой коробкой внутри, – это твоей маме, – и после паузы добавил: – И тебе.
– Спасибо, – расчувствовался Шура.
Проводив Наполеонова, Морис расположился с книгой на крыльце. Закат уже отгорел, но золотые и пурпурные блики ещё светились на небосводе, точно перья, обронённые жар-птицей.
