– Так, может, в этом был виноват не Геликанов, а вы сами?
В ответ Римашевская только передёрнула плечами.
– А за что вы убили безвинного Четверткова?
– Он идеально подходил для моего плана, – прозвучал циничный ответ.
– Почему вы решили убить Оксану?
– А за что ей счастье? Чем она лучше меня?! – ощетинилась Римашевская.
– Как вы узнали про её аллергию на миндаль?
– Я спросила у болтливого дружка Прокофия: «У неё что, нет недостатков?» Он засмеялся и сказал, что, кроме аллергии на миндаль, нет.
– А чем помешал вам Лукьянинов?
– Какой ещё Лукьянинов? Никакого Лукьянинова я не знаю.
– Это тот, кого вы столкнули в метро под электричку.
– А, этот бомж. Я не знаю его фамилию.
– Он не был бомжом, и вам, Ирина Владимировна, это прекрасно известно.
– Зато он был пьяницей и негодяем! – сорвалась она на крик.
– Если бы всех алкоголиков сталкивали…
– Мир бы был чище! – яростно перебила Наполеонова подследственная. – Но я его не за пьянство, – добавила она тише, – он денег требовал. А таким только раз дай и не отвяжешься.
С этим следователь спорить не стал.
– Одного не пойму, – сказала Римашевская, – как этому козлу удалось запомнить меня.
– Он не лицо ваше запомнил, а ваш аромат.
– Аромат?
– Ну да, ваша туалетная вода напомнила ему детство…
– И он в него впал, – хмыкнула Ирина Римашевская, – так вот, знайте, мне ни капельки вашего Лукьянова не жаль.
– Лукьянинова, – поправил её следователь.
– А мне без разницы!
– Вам, Ирина Владимировна, никого не жаль, в том числе и саму себя.
– Много вы понимаете! Все вы козлы!
– Кто – все?
– Мужики!
– Так вы и женщин не щадили. Например, свою сестру.
– Танька хотя бы замужем побывала, – вырвалось у Римашевской, – а я ни разу!
– Если бы все незамужние женщины становились серийными убийцами!
– Я не серийная убийца! – взвилась подследственная. – Не смейте оскорблять меня! Не имеете права! Я требую адвоката!
– Адвоката вам назначат…
– Таня наймёт мне лучшего! – перебила Римашевская.
– Авдеева Татьяна Владимировна отказалась от какого-либо дальнейшего участия в вашей судьбе.
– Это неправда! Вы лжёте!
Предвидя начало истерики, Наполеонов вызвал конвой:
– Уведите подследственную.
Липатов и Фокин, вызванные на очную ставку, подтвердили: первый вёз её от дома Четверткова на следующий день после убийства, а второй был нанят ею для фотографирования Геликанова и Арефьевой. Сама Оксана узнала в Римашевской девушку, пригласившую её в кафе и угощавшую пирожными.
А Тося, гордая причастностью Таси к задержанию преступницы, заявила, что именно эта змея подколодная выходила из квартиры Людовика Четверткова, а позже стукнула её головой о машину и пыталась похитить.
– И если бы не Тася! – Голос девочки сорвался, и она замолчала, чтобы не расплакаться.
В коридоре её ждали мама, Тася, Мирослава и Морис. Выбежав из кабинета, Тося попыталась обнять их всех сразу, но у неё не получилось, и она упала на грудь матери.
– Успокойся, Тосенька, – шептала Светлана Дорохова, целуя дочь в макушку, – всё плохое уже позади.
Морис протянул девочке кружевной платочек:
– Тося, смотри, я купил его в Париже.
– А вы были в Париже? – сразу оживилась она.
– Приходилось…
– О! А я так мечтаю пройтись по Монмартру!
– Это непременно случится, – заверил Морис юную художницу, сам искренне веря в своё заверение.
– Вы так думаете? – с надеждой спросила она.
– Я уверен.
Девочка прижала платок к лицу, но тут же стиснула его в кулачке и спросила:
– Это мне насовсем?
– Конечно, – улыбнулся он.
– Спасибо! – Морис не успел опомниться, как Тося звонко чмокнула его в щёку.
* * *
Шура приехал в дом детективов в воскресенье. Настроение у него было преотличное. Он сообщил, что освобождённый Прокофий готовится к свадьбе.
– Но заметь, первым делом он бросился к соседу за своим котом Януарием и обещал, что будет теперь обязан ему до конца дней своих.
– Коту? – фыркнула Мирослава. – Януарию?
– Соседу!
– Так это естественно, ведь сосед сберёг его сокровище, – улыбнулся Миндаугас.
– Ага, – сказал Шура и переменил тему: – Я вот не пойму, почему ты уцепилась за девичью версию?
– Считай, что это интуиция.
– А я, как всегда, пошёл у тебя на поводу… – притворно вздохнул Наполеонов.
– Нет, Шурочка, полиция занималась теми версиями, которые ей было легче проверить, чем частному детективу.
– Да ладно. Что там ещё интересного твои революционные демократы сказали? – спросил Наполеонов, кивнув на открытую книгу.
Морис быстро отвернулся к окну, пряча улыбку.
– Ну, например, Чернышевский весьма актуален, – отозвалась Мирослава, стрельнув глазами в сторону Миндаугаса, и процитировала:
«Положительно известно, например, что просвещение облагораживает человека, а благородство противоположно, например, хоть взяточничеству.
Между тем сколько мы видим у нас взяточников, кончивших курс в высших учебных заведениях. По способу умозаключения, которого держатся отсталые экономисты, вывод из этого совпадения фактов таков: человек, кончивший курс в одном из высших заведений, берёт взятки – итак, ученье делает человека взяточником. Логика велит судить об этом иначе. Она говорит: если даже люди образованные становятся взяточниками, несмотря на противоречие между образованностью и взяточничеством, то надобно полагать, что в обстановке, среди которой живут эти люди, есть обстоятельства, столь могущественно влекущие ко взяточничеству, что противоположное направление, внушаемое образованностью, может изнемогать под силой этих обстоятельств».
– Длинно что-то, – вздохнул Шура.
– Зато верно.
– По сути, пожалуй, – согласился Наполеонов, – но пока ты читала, я чувствовал себя несчастной лягушкой, угодившей в кринку с молоком и изо всех сил шлёпающей лапами по поверхности.
– В итоге сбил-таки сметану, – улыбнулась Мирослава.
– Кабы сметану. Хорошо у вас, братцы! – Шура сладко потянулся. – Но пора и честь знать, поеду – домой.
