– Ты, жених, не обижай нашу Александру. А то мы тебя съедим.
Рома краснел, но с честью отражал атаки врачих.
Папа провозгласил тост:
– Я Таню встретил, когда нам было по двадцать лет. Представляете? Я ее полгода добивался. Она ни в какую. Заносчивая! Кавалеров у нее было пруд пруди. Ну и я не лыком шит, – он подмигнул Саше. – Короче, жизнь – она складывается не всегда так, как мы планируем. Разное было, да, Тань? Главное, что у нас дочурка любимая есть. И ты с годами только хорошеешь.
– Ну конечно, – фыркнула мама.
– Клянусь! За самую красивую девочку медицинского училища.
– За самую красивую девочку Шестина! – поправила тетя Света.
Гости набросились на яства. После третьего тоста пошли воспоминания.
– Тебе не скучно? – спросила Саша.
– Наоборот! – воодушевленно ответил Рома. И под скатертью помассировал ее бедро.
– Придешь ко мне послезавтра? – шепнула Саша.
– Послезавтра? – ужаснулся он. – Я до послезавтра умру.
– Умрешь – не увидишь мое кружевное белье.
– Ох, черт. – Пальцы заскользили по бедру нетерпеливо.
– Тише, рехнулся?
– Вадик, – сказала мама, – а где наш кругосветный Николай?
– Дядь Коля-то? – Папа развел руками. – Пропал без вести. Второй день трубку не берет. А он тебя не поздравлял? Странно.
– Может, случилось что? – встревожилась Саша.
– Ага, случилось, – сказала мама, – запой у Колюни опять.
– Отыщется, – произнес папа, – он, когда влюбляется, про все забывает. Хорошо, что длится его влюбленность максимум неделю.
Вскоре начались танцы, и пять женщин принялись делить мужчин. Рома по очереди станцевал с докторами и тетей Светой и позвал вальсировать Сашу. Ее родители кружились рядом, беззаботно болтая. Дядя Коля не явился – на него это похоже. Но почему папа один, без жены и младшей дочери? Чем бы они помешали?
По стеклам барабанил дождь. Официантка меняла блюда, гости шастали от стола к танцполу. Саша улучила момент и вышла на улицу. Погода разбушевалась по-настоящему. Под натиском ветра гнулись деревья. Ливень стелился почти горизонтально. Водители спешили очутиться дома.
Саша обогнула кирпичные будки туалетов и спряталась под защитой дикого виноградника. Прикурила сигарету. Она выпила всего бокал, ум был ясным. Яснее, чем утром.
«Какая глупость, – подумала она, – жизнь только стала налаживаться, у меня есть крыша над головой, учеба и любящий человек, а я зачем-то придумываю проблемы, шугаюсь каких-то снов…»
По тротуару зачастили ледышки. Градины отскакивали к ее ногам. Запищали сигнализациями припаркованные автомобили.
«Нужно отпустить прошлое, – сказала Саша себе, – расстаться с дядей Альбертом. И простить его кузину, как бы ни было сложно. Бог ей судья».
За увитой лозами шпалерой раздались голоса. Саша заглянула в щель. Заметила родителей на аллее. Папа потянулся, пробуя обнять маму, но она увернулась.
– Зачем, Вадик? К чему это все?
– Мне не хватает тебя.
– Чепуха. – Мама засмеялась. Она действительно казалась девочкой, свободной, как ветер, неприступной. – Ты женат. И между нами ничего не может быть. Кроме Саши.
– Тань…
– Иди в зал, Вадик. Пока дочь не увидела.
Папа ушел, осунувшийся. Саша, потушив окурок, побежала в ресторан.
«Чудные существа все-таки мужчины».
– Скажи тост, Сашенька, – крикнула тетя Света.
Саша подняла бокал.
– Мамуль! Родная! Я желаю…
Заложные, я желаю…
Она тряхнула волосами, будто отгоняя муху.
– Я желаю тебе…
Шестеро взирали на нее. И померещилось, что за столом не родня, не мамины подруги, не Рома… что это мертвые спириты заняли стулья. Карлик, ковыряющийся в лошадиных зубах. Старуха, сосущая мозг из говяжьей кости. Старик и напомаженный брюнет, они держат рюмки в когтистых пальцах. Цвира Минц повисла на мулате, гладит его промежность и усмехается.
Саша поморгала. Мираж исчез.
– Долголетия, мам, – проговорила Саша, падая на свое место. Ничего не подозревающий Рома поцеловал ее запястье.
Вечеринка завершилась в десять. Сытые и натанцевавшиеся, гости прощались. Удалились мамины коллеги.
– Речной и Первомайская, не расходимся, – объявил папа, – подвезу вас.
– Мы вызовем такси, – заспорила мама.
– Не перечь, именинница!
Мама сдалась. Нагруженная подарками, заняла переднее сиденье. Саша втиснулась на заднее, между Ромой и хмельной, говорливой тетей Светой. Соседка прихватила початую бутылку вина.
– Вот это праздник! – одобрила она. – Предлагаю отмечать твой день рождения ежемесячно.
Фары буравили влажную мглу. Елозили по ветровому стеклу дворники. В полях пузырились лужи.
Саша смотрела сонно, как двигаются щетки. Туда-сюда. Туда-сюда.
– Доча, – окликнул папа, – ты меня слышишь?
– Тише, – сказала мама, – она задремала.
– Нет! – взвилась Саша. – Разбудите! Пожалуйста!
Но было поздно. Родители испарились и смешная тетя Света. И Рома бросил ее. Машина мчалась сама по себе, никем не управляемая. Плавно вращалось рулевое колесо.
Саша шарахнулась в сторону. Слева, на месте Ромы, сидел Виктор Гродт. Волосы цвета вороньего крыла по-гоголевски маскировали носатый профиль.
– Ты попросила, – грустно сказал художник.
«Мазда» рассекала плотную стену ливня. На горизонте вспыхивали ветвистые молнии, но запотевшие стекла не пропускали треск грома.
– Я ничего не просила у них, – жалобно прошептала Саша.
– Ты не понимаешь. – Гродт уронил подбородок на грудь. – Мы делаем их сильнее. Мы позволяем им выйти на время из гноища. И чем больше в тебе света, тем больше им разрешено. Тем сытее они будут.
– Тебя не существует, – процедила Саша. – И их тоже! Ты умер сто лет назад, так и веди себя как мертвый!
– Их уже не остановить, – сказал Гродт.
Автомобиль подскочил на ухабе. Поехал по мосту. Саша разлепила веки.
– Доброе утро, – ласково сказал Рома. Фары высвечивали высотки микрорайона. Она проспала полчаса.
«Если это продолжится, – подумала она угрюмо, – я вообще перестану спать. Накуплю таблетки кофеина. В конце концов перейду на какие-нибудь бодрящие наркотики. Буду рисовать осьминогов и брошусь в пролет однажды».
Рома высадился у Речного. Еще раз поздравил именинницу.
– Не промокни! – сказал папа.
