Никогда не служивший в армии, барон почему-то поймал себя на мысли, что ему хочется вытянуть руки по швам, встать по стойке смирно и, задрав подбородок, выкрикнуть что-нибудь всеподданнейшее, вроде «Рад стараться, ваше императорское величество!» или «Как прикажете, ваше императорское величество!». Уставившись в пол и стряхнув с себя наваждение, Ротшильд, коря себя за минутную слабость, попытался произнести заготовленную речь про всецелое одобрение и полную поддержку, но был мягко остановлен императорским прикосновением к своему плечу.
– Уважаемый барон, полноте, – как расшалившемуся ребёнку произнёс Николай и, взяв Ротшильда под руку, повлёк к столу, где лежали какие-то бумаги, стояли ваза с фруктами и запотевшая бутылка с вином. – Мы ещё успеем наговорить друг другу банальностей во время официальных приёмов. Вы очень занятой человек. Я тоже не совсем располагаю собой. Так, может, потратим это скромное время на гораздо более важные вопросы, чем дежурные и не совсем искренние комплименты?
Произнося последние слова, император развернулся и снова впился своими стальными глазами в Эдмона, который с ужасом почувствовал, как от этого взгляда из глубины живота поднимаются и растекаются по всему телу необъяснимые волны страха.
– И о чём со мной желает говорить ваше величество? – выдавил из себя барон, полностью забывший и заготовленную речь, и свои шикарные приёмы перехвата инициативы во время беседы.
– Я хотел бы поговорить с вами, дорогой барон, про еврейское поселенческое движение в Палестине
[21] и про необходимость восстановить справедливость, возродив, наконец, государство Израиль…
* * *
Князь Ратиев, начавший уже через два часа беспокоиться и заглянувший объявить о следующем посетителе, застал императора и его гостя ползающими по разложенной на полу карте Ближнего Востока, один конец которой был придавлен пустой бутылкой, а другой – блюдом для фруктов. Посередине карты, прямо поверх надписей Британской и Османской империй, краснел небрежно обведенный овал с надписью Эрец-Исраэль, а «высокие договаривающиеся стороны» активно спорили, является ли зона Суэцкого канала историческими землями, завещанными ещё Иакову, и что об этом может подумать королева Виктория…
Декабрь 1900-го.
Германия. Мюнхен
Обычно элегантный и величественный, как круизный лайнер, отец русской демократии Плеханов сегодня был похож на кипящий самовар.
Шумные собрания с привлечением всех окружающих были обычной реакцией Плеханова на внешние раздражители. В ходе этих комнатных митингов попавшие под горячую руку мэтра должны были выслушивать длинные выспренные речи, покорно кивать и соглашаться, потому что возражения только удлиняли экзекуцию. Но Плеханову прощалось всё. В 1900 году он был в апогее своей силы и славы, Громовержец-олимпиец на партийном горизонте. «Это человек, пред которым приходится съёживаться», – говорил о нём Ленин. Поэтому все терпеливо ждали, когда шеф-редактор закончит с «официальной частью» и можно будет перейти к конструктивному обсуждению вопроса.
Владимир Ильич пришёл в редакцию «Искры», когда вся редколлегия была в полном сборе и наслаждалась извержением вулкана красноречия Георгия Валентиновича.
– Нет, это просто немыслимо! – метал громы и молнии «полубог русского марксизма», размахивая каким-то письмом. – Этот малолетний тиран будет указывать мне, как правильно понимать Энгельса!
– По какому поводу сегодня митингуем? – полушёпотом спросил Владимир Ильич у притулившейся возле двери Засулич.
– У нас большой праздник, – с какой-то странной улыбкой, больше похожей на гримасу, вполголоса ответила ему Вера Засулич, террористка, переквалифицировавшаяся за границей России в литератора. – Георгия Валентиновича и всех нас поздравил с выходом первого номера «Искры» его императорское величество. Пожелал удачи, посоветовал не тянуть с изданием журнала и прошёлся по всему номеру, предложив в конце свою статью в качестве дискуссионного материала…
– Ну и что он пишет? Предлагает разоружиться и помириться? – хмыкнул Ленин, грассируя чуть больше обычного.
– Как раз наоборот, – вздохнул стоящий рядом Аксельрод. – Обвиняет в беззубости, нерешительности и высказывает сомнение в готовности нашей партии нести ответственность даже за свои действия и действия рабочих, не говоря уже про государство в целом.
– Какие аргументы?
– Сомневается в наших полномочиях говорить от имени всего пролетариата, – прошептала Засулич. – Ехидно интересуется нашим рабочим стажем на заводах и фабриках…
[22]
– Смеётся над лозунгом газеты «Из искры возгорится пламя». Спрашивает, стоит ли поджигать дом, если хочешь вывести тараканов? – хихикнул Аксельрод. – Хорошо, кстати, сказано, надо будет запомнить…
– Пишет, что кричать «Долой!» и «Мы против!» самое простое, и что много ума для этого не надо, – включился в разговор Александр Потресов. – Подвигает нас к созидательным инициативам и иронично так спрашивает: «разве марксизм не предполагает строительства нового общества светлого будущего? А если да, почему бы социал-демократам не создать мини-модель такого общества и доказать на практике его привлекательность и жизнеспособность? Готов выделить соответствующую территорию для эксперимента… Представляю себе эту территорию…
– И как он предполагает это сделать в условиях репрессий и гонений? – возмутилась горячая Засулич. – Что можно создать, находясь в тюрьме или эмиграции?
– А вот тут начинается самое интересное, – поднял указательный палец Потресов. – Он предлагает встретиться и обговорить вопрос легализации нашей деятельности для всех, чьи руки не запятнаны кровью.
На последних словах Засулич фыркнула, сжала губы и демонстративно отвернулась
[23].
– Да, задачка, – протянул Аксельрод, присаживаясь на свободный стул рядом с Лениным. – Получается, если мы примем приглашение, на нас якорем повиснет чёрная метка сотрудничества с самодержавием. Если проигнорируем – получится, что мы испугались…
